Колесо Фортуны - Николай Дубов

Вот так жила шведская королева Христина, подчиняясь только своим желаниям, прихотям и смерти, которая настигла ее в 1689 году.

Когда Фике по своему обыкновению прикидывать героев и героинь к себе, а себя к ним думает о том, как бы ей хотелось прожить свою жизнь, она неизменно возвращается к мечте стать похожей на Христину Шведскую.

Именно мечте. Никаких надежд на это у нее нет и быть не может. Несмотря на юный возраст, она очень трезво оценивает свои возможности. Голштинский дурачок, как про себя называет Фике троюродного брата, нечаянно сказал о ее будущем правду: или супружество с какимнибудь захудалым князьком, а то и просто обер-офицером, или стародевичество, жизнь из милости, в приживалках, у своего брата или у другого родственника, побогаче.

А дуракам — счастье. Видно, не зря сложилась такая поговорка. Голштинский дурачок готовился стать шведским королем, но в России императрицей вдруг сделалась дочь Петра Елизавета, тут же вытребовала к себе голштинца, который доводится ей племянником, объявила его великим князем и наследником российского престола.

Фике не имеет никакого понятия, что представляют собой Швеция и Россия, но дома так много говорят о внезапно свалившемся на голштинца счастье, так расписывают необъятность России, ее могущество, ее богатство… И все это достанется нескладному, большеротому мальчишке…

Раскаленная игла зависти и жалости к себе еще глубже впивается в бедное Фикино сердце. Дуракам счастье…

А ей остается только мечтать. Ведь мечтают даже самые трезвые, холодные и расчетливые умы, а как же не мечтать о лучшем будущем девочке-подростку, если действительность —; хуже некуда, а. будущее не сулит ничего лучшего? И в мечтаниях своих Фике видит себя Золушкой… Ну конечно, не настоящей Золушкой из детской сказки. Та была дочерью лесника, грязной замарашкой, а Фике все-таки принцесса. Но если сравнивать с другими принцессами, то она самая настоящая Золушка, потому что нет, наверно, принцессы беднее и несчастнее.

Будущее не предвещает ей ничего хорошего, и как же тут не мечтать о том, что вдруг появится добрая волшебница и совершит чудо… Такие мечтания холодный ум Фике разрешает себе не часто. Из детского возраста она уже вышла, в чудеса не верит, так как знает, что их не бывает, как не бывает и добрых волшебниц…

Но жизнь, оказывается, больше похожа на сказку, чем думает Фике, потому что сказки рождаются жизнью.

На Фике внезапно сваливается самое настоящее чудо.

Впоследствии это чудо будут приписывать себе многие — и Брюммер, воспитатель великого князя, и прусский посланник в России барон Мардефельд, и министр Фридриха фон Подевильс и, наконец, сам Фридрих II. Как же упустить возможность пристроиться к чужой удаче, если есть надежда извлечь из нее какую-то выгоду для себя?

На самом деле все они никакого отношения к чуду не имели. Как и полагается в сказке, совершила его добрая волшебница, которая для этого случая обернулась русской императрицей Елисавет Петровной. Из всех кандидатур — а их было множество — Елисавет Петровна выбрала самую жалкую и ничтожную. Во-первых, это соответствовало правилам игры (добрые волшебницы всегда покровительствуют самым ничтожным), а во-вторых, Елисавет Петровна, при всей ее ветрености, легкомыслии и абсолютном отсутствии какого-либо образования, была не лишена природного ума и даже имела некоторые принципы и убеждения. Елисавет Петровна была, так сказать, первым борцом против низкопоклонства перед Западом, а точнее говоря, с немецким засилием. Во время царствования Анны Ивановны немцев в России, а особливо при дворе набралось преизбыточно, и Елисавет Петровна не хотела умножать их число. Отпали кандидатки из королевских семей — французской, английской, саксонской, прусской, а из бесчисленного множества немецких княжон она выбрала принцессу самого захудалого АнгальтЦербстского герцогства. Рассуждала Елисавет Петровна при этом просто и достаточно резонно: с одной стороны, такой сверчок будет знать свой шесток, не посмеет заноситься, а с другой — не потянет за собой многочисленную свиту, родственников, свойственников и всяких проходимцев, охочих до российского пирога…

Еще немного, и чудо угадало бы — совсем по-сказочному — как раз под Новый год. Однако дороги того времени задерживали не только путешественников, но и чудеса, — эстафета из Берлина прибывает первого января нового, 1744 года. В письме на имя Иоганны Елизаветы Брюммер прежде всего пространно расписывает свои исключительные заслуги в устроении имеющего произойти события, а затем сообщает пожелание императорского величества, дабы принцесса Иоганна Елизавета и ее дочь со всей возможной поспешностью прибыли в Россию к императорскому двору. Папеньку с собой не брать. Для расходов на путешествие, а также "чтобы сделать несколько платьев", прилагается чек на десять тысяч рублей. А ехать надлежит в секрете под именем графини Рейнбек.

О том, какое именно событие имеет произойти, Брюммер не пишет, но и так цель поездки ясна всем. Дорогая муттер счастлива беспредельно. Наконец-то она окажется на сцене, достойной ее. Она будет блистать, повелевать, направлять политику, вершить судьбы людей и наций.

Императорский двор — не чета королевскому, который до сих пор не оценил ее по достоинству. Там… о, там она себя покажет! Дорогой фатер, напротив, чрезвычайно удручен и встревожен. Не тем, что его приказали с собою не брать, а загробным будущим дочери: для замужества с русским наследником могут потребовать перехода в греческую религию, а отказаться от лютеранства означает погубить свою душу. И Христиан Август сочиняет Pro memoria — наставления для жены и дочери, в котором предлагает по возможности уклониться от перехода в чужую веру, а далее настоятельно советует ни во что нос не совать, в интриги и политику не вмешиваться, а только изо всех сил и во всем угождать императрице и наследнику.

А что же Фике? Фике улыбается. Она взбудоражена, прямо наэлектризована, из нее только что не летят крохотные искры, как из кошки, когда ее гладят. Нет раскаленной иглы в сердце, мгновенно затянулась незаживавшая рана — мир прекрасен, потому что ее будущее — сказка, которая не могла даже присниться. И только гдето в глубине — все-таки Фике всего пятнадцать лет — копошится мохнатый клубок страха: а вдруг все это действительно только прекрасный сон и он внезапно оборвется… Фике не дает этому клубку разматываться и — улыбается. Но ведь предстоит супружество с "голштинским дурачком", нескладным, большеротым мальчишкой?

Ах, боже мой, где гарантия, что другой жених был бы лучше? И говорил же Генрих IV, что Париж стоит мессы.

Ради императорского престола выйдешь и за осьминога…

Путешествие графини Рейнбек с дочерью меньше всего напоминает сказку. Ни настоящей торговли, ни прочих связей между Россией и Пруссией нет, поэтому нет и путной дороги — от Берлина до Риги сплошные ухабы, ямы и колдобины. Зима бесснежная, ехать приходится в каретах, но на случай, если выпадет снег, за каретой по голой земле волокутся сани, чему все встречные потешаются, показывают пальцами. Снега нет, однако стоят морозы, с Балтийского моря дует ледяной ветер. Отогреваться и ночевать приходится на почтовых станциях, которые больше похожи на хлевы — рачительные хозяева, спасая телят и поросят от холода, держат их в домах.

Но принцесса Иоганна Елизавета и ее дочь готовы стерпеть и перенести что угодно.

Сказка начинается на левом берегу Западной Двины.

Нет, никто не примеряет Фике хрустальную туфельку. Нет надобности в туфельке, не нужен уже и псевдоним, можно покинуть нелепый каретно-санный поезд, путешественниц ждут прекрасная карета, вице-губернатор, городская знать и кирасиры почетного эскорта, а когда они переезжают Двину по льду, залп крепостных орудий возвещает вступление Фике в страну чудес и беззакония. Сказка развертывает всю свою фантасмагорию: трубы и литавры, почетные караулы, дворцы, часовые у дверей, реверансы и поклоны, столы, гнущиеся от серебра, ослепительные туалеты, драгоценности, ливреи, мундиры и первый подарок императрицы — соболья шуба, крытая парчой…

А потом ошеломляющая роскошь Санкт-Петербурга, путешествие в императорском возке, обитом изнутри соболями, с остановками уже не в станциях-хлевах, а в "путевых дворцах", бесчисленные купола церквей старой столицы, город из восточной сказки — сплошь деревянный, в деревянных же, ярко раскрашенных кружевах.

И наконец — встреча с растроганной императрицей, великим князем Петром Федоровичем, пожалование матери и дочери ордена Святой Екатерины, и дары, не снившиеся обнищалым немецким принцессам дары…

Императрица растрогана воспоминаниями: Иоганна Елизавета так похожа на своего покойного брата, жениха Елисавет Петровны, не успевшего стать мужем. Невеста?