Вы друг друга стоите - Сара Хогл

Николас отворачивается и неспешно уходит.

– А не надо было надо мной смеяться.

Зарычав, прыгаю ему на спину, роняя на землю. Отчета в своих действиях я уже не отдаю, знаю только, что должна уничтожить этого человека. Сидя на нем, я то с одной стороны, то с другой сгребаю горы сухих листьев и яростно швыряю сверху.

– Ты что делаешь? – спрашивает он, лежа лицом вниз. Листья водопадом сыплются ему на затылок. Его грудь приподнимается, а потом меня подкидывает то вверх, то вниз, прыг, прыг, прыг, когда он начинает смеяться. – Пытаешься меня… похоронить?

– Заткнись и прекрати дышать!

Николас уже воет от хохота. А я так расстроена, что он меня не боится и не воспринимает свою кончину всерьез, что в наказание сама прыгаю на нем вверх-вниз.

Николас перекатывается и хватает меня за руки, пока я не успела дотянуться и придушить его, и с кривой усмешкой переплетает наши пальцы.

– Ты бы себя сейчас видела.

Кровожадный Джек Фрост, вот он кто. Эта картинка вызывает очередную вспышку гнева, и я борюсь, пытаясь вырвать руки. Он не отпускает, только усиливая хватку.

– Перестань мешать мне тебя уничтожить!

У него уже слезы текут по щекам, а дыхание вырывается облачками пара, и я внезапно понимаю, как сильно мне нравится его смех. Его улыбка. Сама по себе она вполне обычная, но когда у глаз собираются веселые морщинки, а в меняющих цвет радужках отражается солнце, это что-то невероятное.

Среди листьев, с которыми я возилась, попадались и сосновые иголки, исколовшие мне ладони, и теперь руки чешутся. Я тру их о щеки Николаса, используя его щетину как когтеточку. Брови у него тут же в недоумении ползут на лоб, из глаз по-прежнему текут слезы. Он смотрит и смотрит на меня.

– Ну ты и шизик, – по-доброму говорит он.

Я фыркаю. Никогда не слышала от него это слово. Миллион раз он называл меня «нелепой», но «шизик» звучит так по-дурацки, что я тоже начинаю смеяться и плакать одновременно.

– Что? – широко улыбается он.

– А ты манерный мордофиля!

Мы оба смеемся.

– Я где-то увидела в интернете, – настаиваю я. – Это настоящее слово.

– Твоя мама – вот настоящее слово.

– А твоя мама – настоящее ругательное слово.

Он выпускает мою руку, протереть глаза.

– Туше. – А потом спрашивает: – А что такое «мордофиля»?

– Наверное, морда Фили.

– Ах да, точно.

Я слезаю с него, и только он садится, толкаю его в грудь и бегу в дом, хихикая над обманом полученной форой. Знаю, что первым делом ему захочется в душ, так что тут я его обыграла. Едва влетев внутрь, срываю с себя мокрую одежду, трясясь как осиновый лист, и закрываюсь в ванной. Муа-ха-ха. Теперь ему придется подождать. Час тут просижу и изведу всю горячую воду.

Душ только-только стал достаточно горячим для приятно-обжигающего, когда Николас вскрывает замок и врывается внутрь. У нас одна из тех ручек, где замок можно взломать, вставив в зазор монетку и повернув. Мне эта уловка помогала каждый раз, когда что-то нужно было в ванной, а он запирался там побриться или полюбоваться собой в зеркало, но что-то мне не нравится быть по другую сторону баррикад.

– Эй! – взвизгиваю я, пытаясь прикрыть все интересные места руками. Стеклянная дверь душа вся запотела, так что видит он, скорее всего, просто пятно кремового цвета. – А если бы я тут в туалете сидела?

– С включенным душем?

– Всякое бывает!

При виде раздевающегося Николаса, сбрасывающего сначала экипировку, потом фланелевую рубашку, глаза у меня становятся размером с тыкву. Живот. Грудь. Руки. Так много обнаженной кожи, и я ничуть не жалуюсь. Блуждания по дебрям вместе с Леоном, игры с топорами и инструментами не прошли даром.

– И что же ты делаешь?

– Принимаю душ.

– Но я же уже здесь!

– Тебе повезло.

Николас не обращает на мое смятение ни малейшего внимания. Я невинная пуританка, а он посягает на мою добродетель. Память любезно показывает картинки предыдущих случаев, когда мы с Николасом оказывались без одежды, и очень удачно, что под горячем душем нельзя увидеть мой румянец. Помню, как его мать убедила себя, что Николас еще девственник, и не могу сдержать усмешку.

Николас только вопросительно приподнимает бровь, открывая дверцу и входя под душ. Я жду, что он опустит взгляд, но он лишь удивленно качает головой, может, потому, что я до сих пор пытаюсь прикрыться, а потом поворачивается и начинает намыливаться.

Я не шевелюсь. Мне нужно вымыть голову, но для этого требуются руки. В итоге решаю встать к нему спиной, чтобы он увидел как можно меньше: думаю, со спины вид не такой интересный, как спереди.

Вскоре оказывается совершенно очевидно, что я ошибалась, так как наши отражения прекрасно видны в дверце душа. Он смотрит на меня. Мой взгляд без разрешения скользит по нему, спускается ниже талии, и, судя по его взгляду, он тоже оценил увиденное.

– Не смотри на меня, – шиплю я.

В затуманенной душевой кабинке его смех звучит по-особенному глубоко.

– Я и не смотрю.

– Смотришь.

– Откуда ты знаешь, значит, сама смотришь? – Он тянется за моим кондиционером для волос.

Я поворачиваюсь и хватаю бутылочку.

– Это мой и он дорогой. Купи себе свой.

За его улыбкой явно скрывается сдерживаемый смех, потому что, забывшись, я опустила руки, так что теперь поспешно закрываю ему глаза. Он щурится сквозь мои пальцы, морщит нос:

– Я все еще вижу.

– Господи! – Я снова отворачиваюсь.

– Да?

Мне ужасно хочется наступить ему на ногу. Но сейчас единственный вариант действий – поторопиться, чтобы быстрее сбежать. Пытаюсь слегка наклониться, чтобы казаться меньше, потому что в моем понимании так он увидит меньше, но на всякий случай украдкой поглядываю в отражение. Он моется медленнее, чем когда-либо за всю жизнь, и откровенно меня разглядывает. Наверное, хочет заставить нервничать. Если так, то план работает. Я вытягиваю руку за спину, пытаясь