Невинная кровь - Филлис Джеймс

Скейса потянуло в то единственное место, которое он уже привык считать домом, — в маленький номер на верхнем этаже «Касабланки». Одновременно он решился: довольно таскаться за убийцей и ее дочерью, точно собачонка на привязи. Раз уж их ничто не разлучит, придется искать доступ в квартиру. Настала пора выкрасть ключи.

2

Молчаливо согласившись не обсуждать пока события потерянных в разлуке лет, Филиппа и Мэри Дактон много беседовали о книгах. Когда прошлое под запретом, а будущее туманно, о чем же еще говорить, как не о шедеврах английской литературы? Это была самая безболезненная тема, одинаково касавшаяся обеих. По иронии судьбы как раз одна из подобных ни к чему не обязывающих бесед за завтраком в пятницу пятнадцатого сентября привела их прямо в руки Габриеля Ломаса.

— Что ты читала там, кроме Шекспира? — между делом поинтересовалась девушка.

— В основном викторианскую прозу. Библиотека оказалась приличнее, чем люди обычно думают. Книги для заключенных отбирают по двум критериям: во-первых, неимоверная длина и, во-вторых, способность автора создать особый, не похожий на наш мир. За эти годы я стала знатоком трехтомных романов об интеллигентных, тяготеющих к страданиям извращенках, решивших связать свою судьбу не с тем человеком или вообще обойтись без мужа. Ты знаешь, о чем я: «Портрет леди», «Середина марта», «Маленький домик в Аллинтоне».

— Надеюсь, тюрьма не испортила впечатление от книг? — спросила дочь.

— Нет, конечно, ведь, читая их, я была далеко от своей камеры. Роман «Середина марта» позволил продержаться в здравом уме целых шесть недель. Там восемьдесят шесть глав, и я ограничивалась двумя вдень.

В тысяча восемьсот семьдесят первом году, когда впервые вышло это произведение, мать Филиппы непременно повесили бы. Разве что без большого стечения зевак. Кажется, публичные казни отменили тремя годами раньше?.. Морис наверняка сказал бы точно.

Девушка промолвила:

— Не скажу, чтобы я одолела все это, лишь бы поупражняться в самообладании. По-моему, «Середина марта» — прекрасный роман.

— И был бы еще прекраснее, не поддайся Джордж Элиот условностям времени. Что это за книга, если одна из главных ее тем — супружество, а мы даже не знаем, вступали ли муж с женой в настоящие брачные отношения? Как полагаешь, Казобон — импотент?

— Безусловно. Все доказательства налицо.

— Но я не хочу строить догадки, читая реалистичную прозу. Пусть автор говорит как есть. Понимаю, викторианская эпоха не располагала к открытости, однако и такая застенчивость в интимных вопросах ни к чему.

— Вот уж никогда не считала Джордж Элиот застенчивой, — улыбнулась дочь. — Впрочем, если ты так хорошо разбираешься в романах того времени, почему бы не побаловать себя и полотнами? Давай сегодня же утром отправимся в Королевскую академию[38] на выставку викторианских шедевров. Она открыта до семнадцатого. А потом, как собирались, можем пойти в Галерею Куртолда,[39] если, конечно, не пресытимся искусством.

— Вряд ли я сумею хоть чем-то пресытиться, даже искусством.

И вот наконец они столкнулись лицом к лицу с человеком из прошлого Филиппы. Ничего не попишешь, рано или поздно такое должно было случиться. Досадно только, что этим человеком оказался не кто иной, как Габриель Ломас.

Он тихо подкрался к ним во внутренней галерее, когда мать и дочь стояли перед «Банями Каракала» кисти Альма-Тадема[40] и внимательно изучали пояснения в музейном каталоге. Юноша был совершенно один, но Филиппу удивило даже не это. Зачем он вообще здесь появился?

Тронув Мэри Дактон за локоть, девушка произнесла:

— Это мой приятель, Габриель Ломас. Габриель, это моя мама. Она теперь в Лондоне, и мы решили побыть вместе.

Молодой человек проявил завидное хладнокровие. На секунду — не дольше — его надменное лицо окаменело, и пальцы чуть не смяли край каталога. Потом он с легкостью проговорил:

— Приятное времяпрепровождение, ничего не скажешь. А почему бы нам не оторваться от этих сверкающих глазных яблок и не сходить подкрепиться в «Фортнум энд Мейсон»? Ну а после я собирался заглянуть в «Тейт». Выставка Генри Мура[41] уже закрыта, но разве для ее посещения нужен особый повод?

Губы юноши улыбались, в голосе звучала приличествующая случаю смесь интереса и удовольствия, однако глаза, старательно избегавшие в открытую пялиться на мать Филиппы… Это был взгляд инквизитора. Девушка прямо посмотрела собеседнику в лицо.

— Благодарю тебя, Габриель. Мы идем в Галерею Куртолда, а отобедаем чуть позже. У нас на сегодня очень большие планы.

Филиппа знала: воспитание и гордость не позволят молодому человеку навязывать свое общество.

— Я тут беседовал по телефону с твоей приемной матерью, — как ни в чем не бывало продолжал он. — Она сказала, мол, ты залегла на дно. Меня заинтриговала ее таинственность.

— Не понимаю, с какой стати. Разве Хильда не объяснила, что я решила три месяца пожить отдельно? Проверить, как я справлюсь без их помощи, а заодно накопить материал для книги.

Вторая отговорка прозвучала довольно жеманно, и девушка предпочла бы вовсе без нее обойтись, зато в отличие от первой она больше походила на правду. Половина выпускников до сих пор «набиралась опыта» для первого романа, словно бы тот валялся подобно мусору на гладкой поверхности их прилизанных жизней.

— А как же Париж, Рим, Равенна? — допытывался Габриель. — Сначала ты вроде копила на Великое Путешествие перед Кембриджем.

— Не такое уж и великое. Мозаики Равенны подождут. У меня вся жизнь впереди.

— Может, возьмешь выходной и сходишь со мной на вечерний балет… втроем, разумеется?

Глаза Ломаса так и косились на Мэри Дактон, горя любопытством.

— Нет, Габриель, спасибо. Сейчас я ни с кем не встречаюсь. Иначе затея потеряет смысл. Не хочу ни разыскивать друзей, если станет одиноко, ни бежать домой при первых же трудностях.

— Глядя на тебя, я бы не сказал, что вам живется хорошо. С другой стороны, тебе не грозит одиночество-Женщина отстранилась от них и стала с нарочитым вниманием читать каталог, явно не желая принимать участие в беседе. Молодой человек проводил ее изумленным, слегка презрительным взором.

— Ладно, увидимся в Кембридже.

— До Кембриджа.

— Разрешишь себя подвезти?

— Ох, Габриель, не знаю! Впереди еще уйма времени. Возможно, я с тобой свяжусь.

— Что ж, как говорил Цицерон: «abiit, excessit, evasit, erupit».[42] Передавай привет Альфреду Сислею.

— Какому Сислею?

— Ну как же, «Снег в Лусьенне». Вы же собирались в Галерею Куртолда. Удачного эксперимента.

Он приподнял правую бровь, изобразив гримасу легкого сожаления, в которой девушка, однако, уловила намек на мину соучастника в заговоре. Юноша повернулся, учтиво поклонился Мэри Дактон — и был таков.

Девушка подошла к матери.

— Извини. Я думала, он уехал из Лондона. Вот уж кого не ожидала увидеть здесь, да еще в одиночестве. А ведь прикидывался, что презирает викторианское искусство. Впрочем, рано или поздно мы должны были наткнуться на кого-нибудь из моих знакомых. Надеюсь, тебя это не слишком беспокоит.

— Меня беспокоит другое: теперь ты не можешь приглашать их в гости.

«Приглашать в гости». От этих слов повеяло уютом гостиной комнаты, ароматом домашних лепешек на салфеточках и бутербродов, щедро намазанных рыбной пастой, благоуханием чая, разлитого в лучший сервиз. Филиппа никогда не сидела в подобных комнатах; странно, что образ возник в ее голове с такой отчетливой живостью.

— Да я и не собиралась никого звать, — возразила девушка. — Нам ведь и так хорошо. За три года в Кембридже Габриель мне еще надоест. Лучше скажи, тебе здесь не скучно?

— Ну что ты. Скучно! Даже не думай.

— Как он тебе показался?

— Красивый молодой человек. Красивый и уверенный в себе.

— Уж этого ему не занимать. Да иначе и быть не может. За всю свою жизнь парня ни разу не стряхнуло с трона в центре Вселенной.

Девушка вдруг нахмурилась. В самом ли деле Габриель воспринял то давнее постельное поражение философски? Что, если он из тех мужчин, которые способны на мелкую, подлую месть? Словно прочитав ее мысли, мать произнесла:

— Мне он показался опасным.

— Не льсти ему. Ломас не опаснее любого другого молодого самца, тем более для нас. Нам с тобой некого бояться.

В памяти всплыли слова: «Друг другу преданных предать не можно».[43]

Филиппа усомнилась про себя, что узница Мелькум-Гранж читала Донна,[44] а вслух сказала:

— Забудем, ладно? Ломас ведь не испортил нам день, правда?

— Нет-нет, это ему не по зубам. И никому другому… — Женщина нерешительно помолчала, потом спросила: — Он тебе нравится?