Простая Душа - Вадим Бабенко

«Sure!» – запальчиво откликнулся тот. Милиционер сразу отпустил его локоть и сделал даже чуть заметный шаг в сторону, высвобождая подобие персонального пространства. Николай, не мешкая, добавил «экскьюз ми», отодвинул Уайта Джуниора подальше от греха и подмигнул сержанту, как своему, испустив шумный вздох.

«Все нормально, – сообщил он магический пароль российских улиц, – нашел его наконец. Ты бы с ним поосторожней, иностранец как никак». В руке у него при этом оказалась сотенная бумажка, сама по себе способная послужить паролем и отзывом заодно.

«Так он ваш, что ли? – пробурчал милиционер, коротко глянув на купюру и притворяясь, что все еще сердится. – Смотрите уж за ним, а то пугает тут людей…» Сторублевка в одно мгновение перекочевала ему в ладонь, после чего он отвернулся и стал смотреть в направлении Волги, не интересуясь больше ни Крамским, ни его подопечным.

«Нормально, – повторил Николай, – разминулись с ним просто. Ладно, пошли мы, бывайте…» – и не мешкая увлек Фрэнка в тень больших деревьев, подальше от инвалида, недоверчиво глядящего им вслед. Уайт не сопротивлялся, из него будто выпустили воздух. Миг катастрофы остался позади, к нему не было возврата. Рано или поздно, понимал Фрэнк, эмоции нахлынут вновь, но сейчас органы всех чувств онемели, как под действием анестезии. Он покорно шел рядом с Николаем, бормоча про себя странное слово – «вытрезвитель» – которого не слышал уже много лет.

Что же касается Крамского, тот пребывал в прекрасном расположении духа. Желаемое было почти достигнуто – в первый же день, пусть и не самым прямым путем. Все оставшееся время можно было беззаботно предаваться праздности – будто вырвавшись на свободу из под всех и всяких надзоров, изучая, как новый мир, совершенно незнакомый город, полный, наверное, своих заманчивых тайн.

Сам музей, главная цель приезда, счастливо расположенный в двух шагах от гостиницы, весьма его впечатлил – серьезностью подхода к делу, вызывающей уважение, пусть и не без снисходительной усмешки. Как и большинство здешних построек, он был пыльно-желтого цвета – в честь близкой степи и далекой пустыни. Когда-то в нем жил богатый купец, славящийся обжорством наряду с меценатством и знавший, судя по всему, толк также и в строительстве – приходилось лишь удивляться, что столь вызывающий объект остался не разрушен временем и большевиками, а после не был отобран предприимчивой властью. Николай даже обогнул здание кругом, разглядывая колонны и мощные стены, и лишь насмотревшись и заключив, что революционные настроения в этом городе были достаточно слабы, купил билет и вошел внутрь.

Внутри тоже оказалось неплохо. Музей содержался на широкую ногу – можно было предположить, что ему везло с желающими выкупить, не торгуясь, свидетельства своих туманных происхождений. Крамской улыбнулся: наследники Пугачева становились в его воображении похожими на детей лейтенанта Шмидта – история повторялась, и это не могло не забавлять. Прямых подтверждений этому он, впрочем, не имел и вскоре перестал об этом думать, занявшись наконец своим собственным делом.

Сначала он прогулялся по этажам, оставив на потом зал пугачевской эпохи, и многозначительно кивнул, заметив у лестницы дверь в директорский кабинет. Затем, попетляв, словно заметая следы, и сам посмеявшись своей комичной скрытности, он зашел в нужную комнату и медленно побрел вдоль стен. Искомый документ висел в самом углу, ничем не отличаясь от других писем и воззваний, удостоившихся места в основной экспозиции. Николай прошелся взад-вперед, заложив руки за спину и вглядываясь в пожелтевшие рукописи, а потом вдруг увлекся и стал читать их одну за одной, уделив особое внимание донесению генерала Семанжа, в котором тот сетовал на отсутствие энтузиазма в правительственных войсках.

Письмо старосты из деревни Чумово сохранилось неплохо и выглядело правдиво. «Комар носа не подточит», – насмешливо пробормотал Николай, изучив его от первого до последнего слова и прикинув однородность почерка и трудности будущего редактирования. Они показались невелики: писал староста с видимым усилием, строки прыгали, что было очень кстати, а некоторые слова даже и непросто было разобрать. Крамской покачал головой и снисходительно ухмыльнулся: добавить одну-две фразы представлялось парой пустяков.

Таким образом, ознакомительная часть операции завершилась вполне успешно. На очереди был кабинет директора, куда Николай и отправился уверенной походкой. Секретарша – лет тридцати пяти, с пышной грудью и лицом недовольной жизнью женщины – встретила его настороженно, но он, с нагловатым московским напором, быстро убедил ее оторвать директора от важных дел ввиду еще более важного дела, не терпящего отлагательств.

«Как Вас представить?» – манерно спросила она, хлопая наклеенными ресницами.

«Эксперт по генеалогии», – скромно отрекомендовался Николай. Секретарша пошевелила губами, словно повторяя услышанное про себя и скрылась за обитой кожей дверью, а через секунду распахнула ее и пропела: – «Михаил Михайлович Вас примет».

Крамской шагнул внутрь. Кабинет директора был светел и велик. Велик был и стол, вытянувшийся жирной буквой «Т». Сам директор восседал у буквы во главе подобно гротескному партийному князьку. За его спиной висел портрет президента и еще чье-то изображение помельче – Николай подумал было, что это сам директор и есть, но, приглядевшись, заключил все же, что сходство невелико. Какое-то время, пока дверь не захлопнулась, хозяин кабинета смотрел мимо него – провожая глазами бедра секретарши, как понял Крамской по направлению взгляда – а потом с сожалением сфокусировался на вошедшем и сказал бархатным голосом: – «Милов, Михаил Михайлович. Прошу садиться. Чем, как говорится, могу?»

Николай представился, сел и наскоро осмотрелся. Владения Милова, Михаила Михайловича, были обустроены вдумчиво и с любовью. На случай, если посетитель окажется глуховат, на столе стояла табличка с фамилией, именем и отчеством владельца, а по стенам тут и там были развешаны дипломы и грамоты, перечисляющие директорские регалии. Они перемежались фотографиями, на которых Милов был запечатлен в компании разных людей, а кое-где и в одиночку, на фоне зданий, каких-то рытвин и прочих деталей пейзажа, наверное значимых в краеведческом смысле. Ко всем фотографиям прилагались подписи, сделанные очень крупно – на случай, если тот же посетитель окажется еще и подслеповат.

Сам директор напоминал более всего хорошо откормленного кота. Крамской отметил тщательно подстриженные усы и холеную шевелюру провинциального сердцееда и решил, что действовать лучше напрямую. Он улыбнулся – приветливо, но не заискивающе – и сообщил, глядя Милову прямо в глаза: – «У меня есть клиент, он хотел бы выкупить документ …», – назвав при этом совсем другое письмо, не имеющее отношения к Пугачеву, которое он высмотрел в соседнем зале. Потом сделал короткую паузу и добавил, чуть понизив тон: – «Конечно, очень конфиденциально, без всякой огласки – кроме нас с Вами никто не узнает. Как Вы смотрите на такой маленький бизнес?»