Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном - Иоганнес Гюнтер

Я встал. «Раз так, то мне здесь больше нечего делать».

И ушел.

После этого мы встретились с Гутенегом только через семь лет — не считая случайной встречи на улице в 1911 году, когда мы оба даже не поздоровались.

Было глупо, конечно, так заводиться из-за сугубо литературного спора, и скорее всего дело как-нибудь рассосалось бы, если бы прелестная Элька не воспользовалась этой возможностью, чтобы избавиться от меня. Днем позже посыльный принес мне письмо. В нем Гутенег выставлял мне счет до последнего пфеннига. То был выстрел Эльки.

В счете были перечислены все обеды, которые я — как гость — вкушал в доме Гутенегов, все до единой отбивные, яйца в мешочке, все чашки кофе и рюмки шнапса за четыре месяца — с июля по октябрь. Подсчитан был каждый бокал вина и, разумеется, все обеды в отеле «Четыре времени года», за которые платил Гутенег. Умница Элька, очевидно, предусмотрительно вела книгу расходов, ибо я и подумать не мог, что эта набежавшая тысяча с лишним марок есть плод поэтической фантазии, — тем более что счет наверняка санкционировал Гутенег.

К счету прилагались две сотни марок купюрами — очевидно, остаток гонорара за мои рассказы. И никакого письма. Это был, вне всякого сомнения, конец. Со мной желали расстаться, а я был слишком горд, чтобы пытаться спасти дружбу. Не скрою, однако, то был настоящий шок, особенно ввиду того, что подобный счет ставил меня в крайне затруднительное финансовое положение.

В глубине души я понимал, что это лишь первая расплата за все безобразие праздной жизни, которую я вел. Поэтому надо было работать. Вгрызаться в кислое яблоко и во что бы то ни стало справляться с переводом прозы Пушкина для издательства Георга Мюллера.

Прозу я ненавидел. Я считал, что переводить ее — ниже моего достоинства, что я создан для поэзии. А в отличие от коротеньких новелл Брюсова у Пушкина перевести нужно было сотни страниц. Только «Капитанская дочка» была целым романом. Каждый день я раскрывал и тут же закрывал русского Пушкина, бродил вокруг да около, как кошка по раскаленной крыше.

Кроме того, я явно отвык от одиночества. Но этому делу можно было помочь.

Я отправился в книжный магазин Аккерманна к Эрнсту Ровольту и условился поужинать с ним в кафе «Бенц» на Леопольдштрассе. Он привел с собой товарища, знатока искусства и ученика одного из живописных училищ в Швабинге Герберта Магера, славного веселого парня, с которым я подружился. С того дня мы стали ужинать там втроем: три блюда на восемьдесят пфеннигов. Бесшабашное вечернее трио, беспечальная дешевая жизнь.

К тому же на меня снова свалился успех. Я послал свои сонеты профессору Оскару Би и тут же получил от него премилый ответ: он хотел напечатать десять моих любовных сонетов в «Новом обозрении».

И Франц Блей, у которого не находилось больше времени для меня, написал мне, что Рудольф Борхардт собирается вместе с Гофмансталем и Шрёдером выпускать ежегодник при издательстве «Инзель» и приглашает меня к сотрудничеству. Я таким образом допускался в самый тесный круг избранных немецких поэтов. Это было почти, как если бы для меня открылись «Листки для искусства» Георге. Однако на моих финансах это все пока что никак не отражалось.

Итак, Пушкин.

Если б только не нужно было так много писать от руки! Диктовать? Это было недешево, да и в конторе, куда я отдавал перепечатывать сонеты, дело продвигалось медленно. Так, от лени, мне пришла в голову мысль использовать старые, плохие переводы — полностью переиначивая и переделывая их. В прошлом мне уже приходилось так исправлять собственные старые рукописи и снова пускать их в дело.

Я купил рекламовское издание «Капитанской дочки» и отправился в машинописную контору, наполненную многочисленными прелестными дамами. Они, конечно, были ошарашены, узнав, что им нужно перепечатать текст уже напечатанной в типографии книги. Для начала, правда, всего тридцать страниц.

Этот путь мне показался спасительным. Но вышло иначе.

На другой день я рано вернулся из кафе «Бенц», потому что Ровольт собирался пойти на собрание мюнхенских издателей и книготорговцев. Мою домашнюю скуку прервал вдруг знакомый условный свист под окном. Я выглянул наружу, там стоял Эрнст Ровольт:

Старик, надо срочно кое-что обсудить.

Я бросил ему ключ от подъезда.

Он едва мог говорить.

На твоем месте я бы мотал монатки! Сегодня же!

Я рассмеялся. Что за бред. Но ему было не до шуток.

Иначе завтра тебя арестуют.

Да что случилось?

Ганс фон Вебер поведал собранию, что я отдал на перепечатку томик Пушкина из «универсальной библиотеки» издательства «Реклам», с очевидным намерением вручить эту рукопись в качестве собственного перевода издателю и затем, получив гонорар, исчезнуть, ибо положение мое и без того совершенно пиковое, все и так догадываются, что я просто мошенник. Георг Мюллер при этих словах покрылся густой краской и сказал, что разберется в этом деле.

Мне стало не до смеха. Я попытался объяснить ситуацию Ровольту. Он выслушивал меня с недоверием. Явно не верил мне.

Ты, говорят, и Гутенега выставил на несколько тысяч.

Я показал ему свой договор с Гутенегом, а также присланный им счет. Но друга Ровольта это не убедило.

Отсюда видно только, что Гутенег порвал с тобой. Я бы на твоем месте смывался.

У меня была скверная ночь. Как я наказан за свою жалкую жизнь! И хоть я не чувствовал за собой вины, но понимал, что ситуация складывалась не в мою пользу: все ее внешние признаки можно было истолковать против меня. Нужно было срочно поговорить с Мюллером.

Когда я на другой день сказал в издательстве, что хочу его видеть, мне ответили, что господин Мюллер ушел. Он не желал меня больше видеть или уже отправился в полицию? Погрузившись в свои тяжелые думы, я побрел по Адальбертштрассе.

И тут встретил его.

Господин Мюллер, вам не следует утруждать из-за меня полицию, я в состоянии отвечать за свои поступки!

Мюллер только покачал головой:

Я и не собирался идти в полицию. К полиции это дело не имеет никакого отношения. Но вы поставили меня в дурацкое положение.

Молча мы отправились с ним обратно в издательство.

После того как я все рассказал Мюллеру, он спросил:

Стало быть, вы обманули меня, когда получали второй гонорар?

Да.

Некрасиво с вашей стороны. Я вам доверился. Но, видимо, писателям нельзя доверять. Теперь у господина фон Вебера все основания для триумфа и он может сколько ему угодно потешаться над этим чудаком Мюллером.

Он внимательно всматривался в меня.

Никак не думал, что вы тоже такой же…