Сыны Перуна - Сергей Жоголь

– Ох, потешил ты меня, боярин, порадовал, – развалившись на огромном стуле, произнес раскрасневшийся от хмельного киевлянин, когда веселье было в самом разгаре.

Довольный Глоба, такой же красный и распаренный, самодовольно ухмыльнулся в ответ.

– Для гостя дорогого ничего не жалко, гуляй, веселись, у меня всего вволю – и девок красных, и кушаний сладких, – произнеся эти слова, Глоба бросил взгляд на гостя и увидел в его глазах лукавую усмешку.

– А коли не жалко ничего, чего же ты мне главную свою жемчужину не кажешь? – произнеся эту фразу,

гость не мигая, пристально уставился на своего собеседника.

– Ты о чем же это, в толк не возьму? – попытался изобразить недоумение Глоба, прекрасно понимавший, что кто-то шепнул киевскому гостю о его тайной страсти.

– Ой ли, не понимаешь, не лукавь, боярин. Ведомо мне, что есть у тебя дева красоты невиданной, танцам заморским обученная, хочу я на танец тот взглянуть и рабыню твою увидеть, правда ли то, что я о ней слыхивал аль нет, – при этих словах Глоба заметил, что гость сжал кулаки и нахмурил брови.

«Гневается, ох, не быть добру от всей этой затеи. Кто ж рассказал-то злыдню этому про Лелю мою кареглазую?» – подумал озадаченный таким поворотом событий новгородец и вслух произнес, изображая недоумение и невинность:

– Ах, ты про танцовщицу арабскую, так чего ж в ней такого, тоща да невзрачна, ухватить даже не за что, ты вон на этих взгляни, девки – кровь с молоком – и посмотреть есть на что и пощупать.

Девки-прислужницы, о которых шла речь, только глупо хихикали, прикрывая рты руками и переглядывались.

– А та, рабыня заморская то бишь, ну танцует, ну и что с того, так.

Но киевлянин не унимался, и Глоба понял, что если не уступит, то рискует сильно обидеть гостя, а заиметь такого врага ох как не хотелось. Скрепя сердце хозяин пригласил гостя в жилище своей тайной любовницы, так как в хоромы свои вести ее не решался.

4

Страстный танец стройной восточной красавицы превзошел все ожидания гостя, который смотрел на девушку, в буквальном смысле, разинув рот. Сначала Лейла препиралась и капризничала, увидев, как в ее жилище ввалились подвыпивший хозяин и какой-то незнакомый разряженный мужчина, но после того как Глоба шепотом наобещал ей целую кучу разных подарков и нарядов, согласилась порадовать своего господина и его гостя. Танец, исполненный Лейлой под музыку, которую исполнил на каком-то восточном незнакомом гостю инструменте прислуживавший девушке старик, которого она сама обучила музыке за то время, пока жила в Глобином доме – восхитил киевлянина, но больше всего его поразила красота самой танцовщицы.

– Продай девицу, любые деньги уплачу, – пристал к Глобе сластолюбивый киевский боярин. – Деньги дам, пред князем за тебя слово замолвлю, помогу возвыситься

и почет добыть.

Но на этот раз Глоба не уступил, и оба приятеля расстались очень холодно. Киевлянин даже осыпал новгородца бранными словами и угрозами по дороге в город, и вся прислуга гостя слышала и видела ту ссору. А через день во двор Глобиного дома вбежал впопыхах тот самый старик, который прислуживал Лейле и играл для нее музыку, и сообщил хозяину, что девица исчезла.

Лишившись любимой игрушки, боярин пришел в ярость, и даже отчаянные вопли жены, которая не могла взять в толк, что случилось, и принялась бранить мужа на чем стоит свет, на этот раз не остановили лишившегося рабыни хозяина. Прихватив с собой с десяток удальцов из личной дружины, Глоба бросился на поиски.

– Вот злодей, ворюга, добился-таки своего, не удалось купить, так посмотрите-ка на него, взял и выкрал, – негодовал Глоба, обвинив в случившемся киевского гостя.

Посетив хоромы, где останавливались киевляне, Глоба узнал, что накануне они собрались и уехали. Выяснив у очевидцев, по какой дороге уехали похитители, разъяренный боярин бросился в погоню со своим небольшим отрядом. На второй день пути новгородские всадники настигли тех, кого преследовали. Но тут незадачливых преследователей поджидало горькое разочарование, те, за кем они гнались, закончили свой путь буквально несколько часов назад. Глоба нашел еще не остывшие тела киевского боярина и двух его охранников в кустах возле дороги. Кто-то опередил преследователей и убил тех, кого Глоба обвинил в похищении. Ничего, что могло бы указать на то, что Лейла была похищена именно этими людьми, обнаружить не удалось. Только сейчас Глоба понял, в какую беду он попал: многие слышали, что он ругал киевлянина и грозился расправиться с ним, и если теперь обнаружат их тела, то все, конечно, подумают на Глобу и его людей. Они, мол, поквитались с похитителями.

«А если до князя дойдет весть, что я людей его побил, князь на расправу крут, не сносить мне тогда головы», – обреченно размышлял несчастный боярин, вернувшись домой.

В этот момент к нему в комнату робко постучал прислужник и сообщил, что к Глобе прибыл ромейский купец Фотий. Убитый горем новгородец, отчаявшись, выложил своему, как он считал, приятелю всю историю от начала до конца и попросил совета. Фотий обещал помочь, но взамен потребовал кое-какие услуги. Так Глоба стал служить византийцу, поняв вскоре, в какую ловушку он угодил. То, что Фотий был не просто купцом, а шпионом Империи, всячески старавшимся внести раздор в княжеские дела, Глоба понял очень скоро, но обратного пути уже не было. Фотий сумел подыскать людишек, которых обвинили в убийстве киевских мужей. Правда, эти люди вскоре также таинственно исчезли. А Глоба с тех пор выполнял все приказы византийского шпиона вплоть до того момента, когда помог уличам захватить несколько обозов с провизией для княжеского войска, тем самым фактически лишив Олега и его воинов победы над уличами. Куда же делась Лейла, новгородский боярин так и не узнал, он, конечно, позже догадался, что, скорее всего, бегство рабыни тоже было подстроено Фотием, но прямых доказательств тому не было, да и Глоба так уже погряз в коварных интригах ромейского лазутчика, что выбора у него уже не осталось.

5

Продолжая смотреть на стеклянный флакончик с ядом, Глоба вспомнил всю свою жизнь, осознавая, что для него этот день – последний. Несмотря на то что отряд, возглавляемый византийским кентархом Иларием, был уничтожен, уличи выиграли эту войну. Незадолго до того, как до князя дошли вести, что его хитрый план сработал, и уличи, побившие его воинов и захватившие обозы с провиантом, разбиты, Олегу сообщили, что, узнав об успехах уличей, взбунтовались недавно покоренные тиверцы. Князь решил довольствоваться малым и отступил. Сил для завоевания новых земель на тот момент не было, а подавить бунтарей было жизненно необходимо. Тревожные вести приходили к князю и из других покоренных русами земель. Нелегко захватить власть, а еще труднее ее удержать. Трудно править тогда, когда подвластные тебе земли простираются на многие-многие дни пути.

Глоба знал все это, а еще… Еще он знал, что киевский владыка не пощадит его, человека, ставшего виновником того, что русы проиграли эту войну, человека, из-за которого пали дружинники, дорогие сердцу князя, пал и его любимец, и товарищ – варяжский сотник Горик.

Теперь Глоба – изменник, предавший своего князя, свой народ, свой город – славный Новгород. А все из-за простой человеческой слабости, из-за женщины, затуманившей его разум.

– Эх, Леля, Леля, вестница весны, где же ты теперь, для кого танцуешь свои танцы, кому кружишь голову и дурманишь кровь? – произнеся эти слова, Глоба поднял прозрачный флакон с мутноватой жидкостью и опрокинул его содержимое себе в рот.

Когда дружинники князя ворвались в дом, тело Глобы лежало на полу. На лице его застыла улыбка, словно он снова нашел свою Лелю, прекраснейшую из женщин, страсть к которой привела его к такому печальному финалу.

Глава четвертая

1

Когда войско Олега, ослабленное продолжительными боями с уличами и их союзниками-хазарами, увязло в долгой войне, один из тиверских князей по имени Кареслав, вместе со своим младшим братом Раду собрав вокруг себя единомышленников, провозгласил себя независимым от захватчиков-русов и отказался платить дань Киеву. Недовольных хватало, и к взбунтовавшимся братьям вскоре присоединилось еще трое или четверо тиверских князьков со своими дружинами. Восставшие разгромили несколько оставленных русами застав и прекратили выплаты Киеву. Много смуты внесли поддержавшие братьев тиверские жрецы, не признававшие культ Перуна, а поклонявшиеся своим собственным божествам, запугав народ гневом своих деревянных лесных идолов. Различные волхвы и жрецы ходили по городищам и деревням, проклинали тех, кто покорился русам-захватчикам, и тем самым толкали свой народ на верную гибель, которой грозила им война с киевским войском.