Finis Mundi. Записи радиопередач - Александр Дугин

Савинков ищет в Революции самых последовательных и радикальных форм. Вначале он примыкает к социал-демократам, и вносит некоторый вклад в это движение. Так в первой своей ссылке он пишет статью — “Петербургское рабочее движение и практические задачи социал-демократов”. На эту статью Владимир Ленин пишет положительный отзыв, хваля за искренность и живость. Но Савинков все время ищет чего-то более радикального, более соответствующего его натуре. Он находит это в Партии Социалистов-Революционеров, в партии эсеров. Это движение наследовало традиции “Народной Воли”, русского мистического народнического социализма, но вместе с тем разделяло и некоторые положения крайних социал-демократов. главное отличие от социал-демократов заключалось в крестьянской, народнической, национальной ориентации эсеров, которые видели позитивный идеал в традиционной русской общине, а не в пролетариате. Кроме того, эсеры чаще всего были религиозно (хотя и нонконформистски) ориентированы. И наконец, самой главной отличительной чертой эсеров был культ героического жертвенного индивидуального подвига, идеал Героизма, подвижника. высшей личности, приносящей себя на алтарь революционных свершений, отказывающейся от своего “эго” ради великой цели национального и социального освобождения народа. Эсеры — крайний предельный фланг революционного движения в России, и именно они привлекают к себе юного Бориса Савинкова, который в скором времени станет одним из главных фигур этой партии, ее мифом, ее символом, ее архетипом. Но Савинков не был бы самим собой, если бы он остановился на теоретическом эсеровском экстремизме и хоть и подпольной, но чисто пропагандистской, книжной, литературно-агитационной работе. В его книгах и воспоминаниях постоянно упоминается важный мотив — “психологический настрой некоторых членов партии социалистов-революционеров был таким, что не позволял им довольствоваться только нелегальной работой по агитации и пропаганде, их страстные натуры требовали чего-то большего. Великая мечта и истовая жажда страдания и подвига заставляла их искать немедленного выхода той давящей и сверхчеловеческой силе, которая и привела их в Революцию. Такие люди искали даже в экстремизме своего экстремума, своей крайности. И они находили свое призвание…” Находили свое признание в Терроре.

В 1904 году Борис Савинков по своему настоятельному требованию вступает в БО. Таинственную “Боевую Организацию социалистов-революционеров”, основанную легендарным террористом Гиршуни, и возглавляемую Евгением Филлиповичем Азефом. Имя Азеф стало синоним слова “провокатор”, двойной агент, продажный и алчный, жестокий предатель. Это известно всем, а раз на лицо такой консенсус в общественном мнении, то ясно одно, все на самом деле, далеко не так просто. Обыватели не мог быть правы даже в самых очевидных вещах. Тот, кто ходит дорогами Лжи, обманывает и обманывается всегда и во всем. Поэтому довольно объективное, не лишенное симпатии описание Савинковым Евгения Филипповича Азефа в его “Воспоминаниях террориста” внушают полное доверие. Азеф, безусловно, поддерживал отношения с Охранко й, но сообщал он малозначимые, а зачастую и совершенно ложные сведения, способствуя тем самым беспрепятственной работе подпольщиков. В то же время именно Азеф планировал и всячески способствовал успеху самых ярких и сложных террактов Боевой Организации — убийство Плеве, московского губернатора великого князя Сергея и т. д. Не все так просто… Настоящие провокаторы сидят дома и лениво смотрят как отчаянные рыцари Судьбы обреченно и безнадежно сражаются со свинцовыми волнами энтропического Рока. А если человек имеет достаточно мужества и силы, чтобы вступить в самый центр опасного кровавого рискованного исторического процесса, в водоворот революционной борьбы, представлявшейся безнадежной и обреченной с самого начала, одно это вызывает симпатию. И у меня тоже. Итак Савинков под началом Евгения Филипповича Азефа становится членом Боевой Организации солциалистов-революционеров. Первое задание — ликвидация министра внутренних дел Плеве, жесткого реакционера, символической личности, олицетворявшей в глазах революционеров и народа — каменный лик Системы, ощерившийся оскал защитника капитализма и эксплуатации, жестокого представителя отчужденной от нации, выродившейся, омертвевшей, коррумпированной позднеромановской элиты. Боевая Организация видела в предстоящем терракоте — символический жест. Надо доказать народу, что Система не всесильна, что она держится на гипнозе и иллюзии, что ее мощь фиктивна, основана на всеобщей покорности и безгласности, пассивности и конформизме. Ликвидация Плеве, демонстрация решительного революционного террора представлялась Савинкову и его соратникам по Боевой Организации жестом, направленным не просто против конкретной личности, но против всеобщего сна, против сервильной бараньей покорности, против бесконечной подпитки самой Системы страхом и коллаборационизмом масс и нерешительностью умеренных эволюционных, а не революционных сил. Революция против эволюции. Героический жест жертвенного террора против нерешительных и трусоватых протестов умеренных. Не Плеве в сущности было наплевать. Задача Савинкова — разбудить народу к жесту, показать, что — не вошь дрожащая, и что право имеет… Не отдельный индивид, он вообще не в счет, его дело сгореть в огне восстания. Народ, нация, тайная параллельная Русь, затравленная и перекореженная отчужденным, псевдопатриотическим и западническим по сути, капиталистическим по экономическим формам эксплуатации отвратительным десакрализированным, порвавшим все связи с национальной Святостью, с Москвой — Третьим Римом петербургским романовским самодержавием.

В подготовке убийства Плеве участвуют знаменитые фигуры русского революционного террора — Дора Бриллиант, народоволец Егор Сазонов, изготовитель бомб и самодельного динамита Максимилиан Швейцер и самый яркий и обаятельный персонаж всей этой линии — Иван Каляев, который возможно был самым близким и духовно родственным человеком для Савинкова, с которым он постоянно сверял свои самые интимные переживания и мысли. Ваня Каляев, архетип русского революционера. Если сам Савинков — Сверхчеловек, Ставрогин, герой тевтонского мифа, идущий по драматической дороге по ту сторону добра и зла, некий мужской, сугубо мужской тип, то Иван Каляев — Шатов и Кириллов в одном лице. Это парадигма русской мятущейся, бездонно религиозной, бесконечно жертвенной, интимно этической, женственно эсхатологической натуры. Каляев относится к Боевой Организации эсеров, к самой партии как к малой Церкви, к ордену, объединяющему людей в чистом и парадоксальном стремлении к Новому Миру, новой живой реальности. Поэтому и сам Савинков и его жена, Вера Глебовна, также безусловно преданная революции, становятся для него настоящей семьей. Иван Каляев мучим духовной проблемой — Вера и Революция. Как совместить это? Великий вопрос Руси Вера и Революция Вера и Революция Вера и Революция.

В своем автобиографическом романе — прекрасном романе “Конь Бледный” Борис Савинков так описывал беседы с Каляевым в ходе подготовки убийства губернатора.

“Ваня пришел в высоких сапогах в поддевке, переодетый в извозчика. У него теперь борода и волосы острижены в скобу. Он говорит:

— Послушай, думал ты когда-нибудь о Христе?

— О ком? — переспрашиваю я.

— О Христе? О Богочеловеке Христе?… Думал ли ты, как веровать и как жить? Знаешь у себя на дворе я часто читаю Евангелие и мне кажется есть только два, только два пути. Один — все позволено. Понимаешь ли все. И тогда Смердяков. Если, конечно, сметь, если на все решиться. Ведь если нет Бога и Христос — человек, то нет и любви, значит нет ничего… И другой путь — путь Христов ко Христу… Слушай, ведь если любишь, много по-настоящему любишь, можно тогда убить, или нельзя?

Я говорю:

— Убить всегда можно.

— Нет, не всегда. Нет, убить — тяжкий грех. Но вспомни: нет больше той любви, как если за други положить душу свою. Не жизнь, а душу. Пойми: нужно крестную муку принять, нужно из любви для любви на все решиться. Но непременно, непременно из любви и для любви. Иначе опять Смердяков, то есть путь к Смердякову. Вот я живу. Для чего? Может быть доля смертного моего часа живу. Молюсь: Господи, дай мне смерть во имя любви. А об убийстве ведь не помолишься. Убьешь, а молиться не станешь… И ведь знаю: мало во мне любви, тяжел мне мой крест.

Я молчу.

— Помнишь, Иоанн в Откровении сказал? В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее, пожелают умереть, но смерть убежит от них”. Что же скажи, страшнее, если смерть убежит от тебя, когда ты будешь звать ее и искать ее? А ты будешь искать. Как прольешь кровь? Как нарушишь закон?”

Борис Савинков идет иным путем, нежели Ваня Каляев, но эти пути неразрывно переплетены — путь народного, рыдающего, жертвенного, женственного мистика и трагический путь холодного сверхчеловека. На самом деле, они повязаны глубинным родством — нервный религиозный фанатик-парадоксалист не так слаб, как можно было бы заподозрить. Он истинный аскет, он подчиняет свое существо невероятной дисциплине. Он в некотором смысле не менее жесток и холоден, чем Савинков. Он встает, идет и убивает. Высокий и чистый идеал для него затмевает всякую реальность. Но и сам Савинков, предстающий в своих текстах отрешенным и спокойным, рассудительным и бесстрастным, постоянно выказывает удивительную тонкость души. Он с нежностью смотрит на то. как чистые, красивые и возвышенные юноши и девушки жертвенно приходят, чтобы отдать свои тела и души, главное души — эти тонкие, чувствительные, алчущие истины и красоты души — в жестокое, мученическое дело Революции, дело Террора. Для Савинкова они братья и сестры, дети, возлюбленные, родные, ангелы. Он с тихой строгостью всматривается в смерть — свою и чужую, в смерть товарищей и жертв. Там, за бархатной завесой, за опадающей известкой скудного материального мира — торжественный, бархатный покой Истинного Бытия, лучи Нового Града. В Боевой Организации Бориса Савинкова, в революционном терроре сходятся воедино в призматической концентрации все силовые линии русской истории, пошедшей после жутких лет Раскола. после аввакумового сожжения. по страшным и тайным путям, где святость уже более не отделима от преступления, а бунт чреват высокой страстью к Возврату. Революционный нигилизм русских революционеров — прямое и нетронутое продолжение восстания “параллельной России”, загнанной уже Тишайшим и окончательно забитой Петром в скиты, болота, леса, горы и безлюдные берега окраин. Мы никогда не поймем русскую историю, если мы не поймем раскола, внутренней двойственности Руси и России, тайного противостояния, где восстание и бунт, Революция глубоко, отчаянно консервативны, а реакция — либеральна и прогрессивна. После 1666 го года все в России перевернуто с ног на голову. Узурпация считается легитимной, защитники Традиции приравнены к ниспровергателям устоев. Там, только там корни жизни и жеста Бориса Савинкова, великого русского национального террориста, убийцы, освященного высоким призванием, палача, исполняющего ангельскую миссию… Борис Савинков, самое интересное, самое нагруженное смыслом, самое символическое и трагическое, самое знаковое в истории русской революции, в трагической и парадоксальной летописи национального террора.