Антисоветский роман - Оуэн Мэтьюз

Возможно, главную роль в их сближении сыграло то, что Мила поняла Мервина, как никто другой. «Я понимаю твое стремление избавиться от бедности и вырваться в большой мир, — писала она. — Я вижу, как ты, совершенно один, без покровителей и ясной дороги, пробиваешься в жизни и поднимаешься на ее вершины; я понимаю твои вкусы, интересы, твои слабости».

Однажды слякотным февральским вечером Мила и Мервин вышли из ее квартиры и направились к Гоголевскому бульвару. Там они расстались: Мервин повернул направо, к станции метро «Кропоткинская», а Мила налево, собираясь навестить кого-то из друзей. На прощанье они обнялись, и тогда, в сгущающихся сумерках Мервин вдруг осознал, пишет он в своих воспоминаниях, «как сильно любит эту прихрамывающую фигурку и не представляет без нее свою дальнейшую жизнь».

Он не знал, — да и откуда ему было знать! — как тяжело им придется бороться за эту любовь, как сильно она изменит их жизнь. Его любовь к Миле, как и любовь к России, началась с романтического увлечения. До сих пор он переживал лишь интригующие, но легкомысленные приключения. Однако то, что ожидало его впереди, заставит его измениться и призвать на помощь всю свою смелость и решительность.

Настал день, когда Мила отправилась с Мервином к своей сестре Ленине на Фрунзенскую набережную, что было верным признаком возросшей серьезности их отношений. За все годы, проведенные Мервином в России, он впервые должен был прийти в гости в семейный дом. Прежде ему приходилось бывать у друзей лишь в их холостяцких комнатах в университетском общежитии, как у Вадима, или в коммуналке, где жил Валерий Головицер.

Со стороны сестер приглашение иностранца домой — очень смелый шаг. Обе отлично понимали, что за Мервином могут следить кагэбэшники, но они с презрением проигнорировали возможные последствия. Однако для мужа Ленины Александра, который уже стал начальником финансового отдела Министерства юстиции, этот визит мог грозить серьезными неприятностями. Тем не менее Мервина радушно встретили, накормили традиционным домашним обедом: щи и котлеты, а потом чай с тортом. Отбросив все опасения, его пригласили прийти еще раз — все семейство Васиных, включая двух дочерей-подростков, сразу полюбило Мервина, несмотря на непривычную сдержанность его манер.

Наступило лето, и Мила отправилась с Мервином на их дачу во Внуково — поселок всего в часе езды от Москвы, с характерным для России высоким небом, бесконечными полями, дачными участками и колодцами, откуда воду носили домой в ведрах. Мервин помогал Саше копать огород, сажать картошку и огуречную рассаду. Днем они наготовили сухих веток и березовых чурочек для самовара и с наступлением сумерек пили пахнущий дымком чай с черносмородиновым вареньем. Мила и Мервин подолгу гуляли в березовой роще, он в рубашке с коротким рукавом, она в сшитом по выкройке из журнала мод длинном платье с рисунком из куколок, с пояском на талии.

Когда мне было восемь лет, мама привезла меня и мою грудную сестру в Москву, и мы поехали на ту дачу. Мне страшно понравилось жить в маленьком деревянном доме со скрипучими половицами. В нем приятно пахло землей и солеными огурцами, в лучах солнца плясали золотые пылинки. Дни северного лета казались бесконечными, небо было сияющим и огромным. Хотя стояла жара, на пшеничных полях земля оставалась влажной, и там было полно лягушек и улиток. В небольшом пруду водились окуньки, и я однажды поймал одного и принес домой в банке с водой. А ночью моя рыбка умерла, и меня охватило такое горе и чувство вины, что я побежал в сад, вырыл голыми руками ямку и торжественно ее похоронил.

Несмотря на отчаянную борьбу дяди Саши с сорняками, на огороде буйно разрослась высокая трава. Ленина посмеивалась: он посадил три мешка картофеля, а собрал два. Впрочем, возможно, виной тому были мы, мальчишки, — как ни странно, я очень быстро подружился с деревенскими ребятами, и мы бегали одной ватагой. Так вот, днем, когда взрослые шли вздремнуть, мы тайком подкапывали картошку, старательно втыкали на прежнее место ботву и убегали с нашей добычей в лес, где пекли картошку на костре.

Мы часто ходили в лес по грибы и ягоды. Этот извечный обычай, кажется, стал частью жизненного уклада русских — все деревенские жители с увлечением собирали дары природы. В лесу — после жары в поле и пыли на улице — было сумрачно и прохладно. Здесь был типичный для России березовый лес, такой огромный, что в нем и заблудиться недолго. После того как однажды мне на руку вползла огромная сороконожка, я стал бояться искать грибы под опавшими листьями. Там, в лесу, действительно был русский дух, там Русью пахло. Стоило сойти с тропинки, как лес сразу казался первобытным и дремучим, полным таинственных теней и шепота, совсем иным, чем лес в Англии.

Древний самовар существовал на даче еще с отцовской юности, и я собирал для него сосновые шишки, хотя, чтобы развести настоящий огонь, их всегда оказывалось маловато. За чаем с домашним вареньем я расспрашивал дядю Сашу о войне и о его танке, и он терпеливо отвечал на все мои вопросы. Старая родственница, помогавшая моей тете по хозяйству, которую все звали бабка Симка, выговаривала мне за то, что я совершенно ничего не знаю про Великую Отечественную войну, и я упорно продолжал свои расспросы. Вечерами мы с ребятами играли в Гражданскую войну, разделившись на белых и красных. Высшей честью для каждого мальчишки было тащить за собой на маленькой платформе деревянную модель пулемета «Виккерс», вырезанную дедом одного из ребят. Когда мы, бывало, тянули ее за веревочку по ухабистой деревенской улице и проходили мимо дачи, Саша подбадривал нас возгласом: «Мир Стране Советов!»

Вечером 27 марта 1964 года Мервин ужинал у Милы в ее комнатушке. Как человек очень ответственный и серьезный, он решил некоторое время выждать, прежде чем сделать ей предложение. Но когда они пошли в кухню, чтобы отнести грязную посуду, он неожиданно для себя вдруг выпалил:

— Давай зарегистрируемся!

— Мервуся! — воскликнула Мила, назвав его придуманным ею уменьшительно-ласкательным именем.

Они пылко обнялись прямо в кухне. Но она не сказала «да», а предложила Мервину как следует поразмыслить: вдруг он передумает? В коридоре они расцеловались на прощанье, и Мервин зашагал к метро.

На следующий день Мервин снова пришел к Миле, и она дала согласие. Молодые люди сразу отправились на улицу Грибоедова, где находился Дворец бракосочетаний — единственное место, где регистрировались браки с иностранцами. В атеистическом Советском Союзе людей сочетали браком не именем Господа, а от имени Государства; зал бракосочетаний украшал бюст Ленина, а с пластинки, которую ставила хмурая старая женщина, неслись звуки музыки Прокофьева. Мервин с Милой дождались своей очереди в кабинет директора. Там им сказали, что самое раннее, на что они могут рассчитывать, это 9 июня, почти через три месяца. Они согласились и получили приглашения, на которых стояла назначенная дата их бракосочетания, и талоны в специальный магазин для новобрачных. На улице они расстались — отец на троллейбусе поехал в Ленинскую библиотеку, а мама вернулась на работу.