Антисоветский роман - Оуэн Мэтьюз

Долгая московская зима подходила к концу. По вечерам Мервин сидел за маленьким столиком Милы и при свете настольной лампы делал выписки из своих книг, а она вязала, уютно устроившись на диване. По дороге домой они часто заходили в магазин, где покупали для Мервина книги и грампластинки, а молоденькие продавщицы с любопытством и завистью посматривали на ее высокого застенчивого жениха. Обычно последним поездом метро он возвращался в свое общежитие, но иногда оставался, и тогда они по очереди, на цыпочках, как подростки, пробирались в ванную, а рано утром, пока соседи не проснулись, Мервин потихоньку выскальзывал из квартиры. Наконец-то оба были счастливы.

■

Но их идиллия продолжалась очень недолго. В мае, после встречи в университете со своим научным руководителем, Мервин заметил за собой слежку необычно большой группы кагэбэшников. Днем у него была назначена еще одна встреча с университетским приятелем Игорем Вайлем, но из-за «хвоста» он позвонил ему и предложил перенести ее, выразительно намекнув, что «не хотел бы к нему заходить из-за некоторых обстоятельств».

Мервин нервничал, поскольку несколько недель назад продал Игорю красный джемпер и должен был забрать у него деньги, которые тот не смог отдать ему прежде. Еще Мервин принес свой старый коричневый костюм и попросил отнести его в комиссионный магазин — это разрешалось только москвичам. Теоретически оба поступка были незаконными, как и вся частная коммерция в Советском Союзе. Забрав костюм, Игорь сказал, что продаст его по более выгодной цене, чем предложат в комиссионке, одному африканцу, студенту университета. Когда Мервин позвонил, голос Игоря показался ему необычно напряженным, но тот все-таки уговорил его зайти.

Вайль с матерью занимал комнату в коммунальной квартире на Кропоткинской улице. Он с преувеличенной сердечностью встретил Мервина в дверях. Матери дома не было, но на диване сидели двое мужчин среднего возраста.

— Это мои друзья, — буркнул Игорь, — хотят купить тот коричневый костюм, помнишь, который ты принес мне для продажи.

— Да, нас интересует все, что вы хотите продать, — сдержанно сказал один из мужчин.

Наступила долгая пауза, затем Мервин повернулся, собираясь уйти. Это была поразительно неловко подстроенная ловушка, и с вспыхнувшим страхом Мервин сообразил, кто и зачем должен был ее подстроить. Игорь продолжал отчаянно улыбаться. Тот человек, который говорил, поднялся с дивана и, предъявив красное удостоверение, заявил, что Мервин задерживается за спекуляцию.

В полном молчании милиционеры отвели Мервина и Игоря в ближайший милицейский участок, 60-е отделение в Малом Могильцевском переулке, недалеко от Смоленской площади. После короткого ожидания Мервина ввели в кабинет дежурного следователя, капитана Мирзуева, тот томительно долго составлял длинный протокол о задержании, в котором поступок Мервина расценивался как развращение советской молодежи и спекуляцию. Но Мервин отказался подписывать протокол и попросил милиционера проводить его к телефону. Он отлично знал, кто стоит за всей этой историей, и чувствовал легкое превосходство при одной только мысли, что его преследователи выше по положению, чем обыкновенный капитан милиции.

— Мне нужно позвонить в КГБ, — сказал Мервин, и капитан тут же провел его к телефону дежурного.

Мервин набрал сохранившийся в записной книжке номер Алексея, который тот дал ему несколько лет назад. Ответил незнакомый женский голос. Ничуть не удивившись, что звонят из отделения милиции, женщина выслушала его рассказ и предложила спокойно ждать Алексея.

Через полчаса в кабинет следователя явился Алексей, как всегда одетый модно и элегантно. Они не виделись почти три года. Окинув Мервина неодобрительным взглядом, он с недоуменным видом спросил, что случилось. Мервин решил не портить ему игру и подробно рассказал о происшествии.

— Ты понимаешь, Мервин, что это очень серьезное обвинение, — холодно сказал Алексей. — Очень серьезное.

Быстро переговорив с капитаном, Алексей без всяких формальностей увел Мервина из отделения и предложил сесть в ожидавший их «ЗИЛ». Видно, Алексей поднялся выше по служебной лестнице в КГБ, думал Мервин по дороге к Ленинским горам. Алексей пытался завести с ним разговор, вежливо расспрашивал его о матери. Мервин сказал, что она больна и что ее состояние ухудшится, если она узнает, в какую передрягу попал ее сын.

— Да, Мервин, — сказал Алексей. — У тебя начались проблемы.

Больше им нечего было сказать друг другу, пока они ехали в университет, сидя рядом на просторном заднем сиденье «ЗИЛа».

■

Вечером, глядя из окна своей комнаты на огни Москвы, Мервин напряженно размышлял, что делать. Он был уверен, что скоро Алексей снова предложит ему работать «на благо народа Советского Союза». До назначенного бракосочетания оставалось полтора месяца, и если он неправильно разыграет свои карты, Советы могут выслать его из страны или на пару лет засадить в тюрьму. Необходимо было продержаться эти полтора месяца.

На следующий день Мервин сообщил Миле о «провокации, устроенной против него КГБ». Мила, которая порой при обычных обстоятельствах проявляла поразительное безрассудство, в критические моменты ухитрялась сохранять полное спокойствие. Она невозмутимо налила Мервину чаю.

— Что ж, надо бороться, — сказала она и придвинула ему блюдечко со своим вареньем.

С исключительной наивностью Мервин надеялся, что сумеет морочить КГБ достаточно долго, чтобы успеть жениться на Людмиле и навсегда увезти ее в Англию.

К сожалению, у КГБ были совсем другие планы. Последовало несколько напряженных встреч в гостинице «Метрополь» со старыми противниками Мервина — Алексеем и его начальником Александром Федоровичем Соколовым. Мервин пытался уклониться от ответа, убеждая их в своем сочувствии делу мира и взаимопонимания. Сотрудники КГБ настойчиво добивались прямого ответа. Соколов вырос в то время, когда подобные капризы подавлялись простым применением грубой силы. Он резко обрывал разглагольствования Мервина — так он будет работать на КГБ или нет? Взбешенный отчаянными попытками моего отца вывернуться, он становился агрессивным, стучал кулаком по столу. В конце одной из встреч, которая оказалась последней, Мервин ясно понял, что терпение КГБ скоро истощится, если уже не истощилось.

С тех пор как мне стала известна эта история, отказ моего отца всегда казался мне поступком благородным и принципиальным. Но с другой стороны, я находил его необъяснимым. Сейчас, когда я об этом пишу, мне вдруг пришла в голову мысль, что, если бы я сам оказался перед выбором расстаться с любимой женщиной или согласиться работать на КГБ, я без колебаний подписался бы там, где мне укажут. Что бы я ни думал о КГБ, свое личное счастье я поставил бы выше всего остального. И сам не знаю, кроется ли различие в наших с отцом взглядах на эту проблему в принадлежности к разным поколениям или в наших характерах.