Желтые обои, Женландия и другие истории - Шарлотта Перкинс Гилман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Джефф был прав. Мне следовало гораздо откровеннее, чем раньше, поведать ей обо всем, чего мы должны стыдиться. Однако очень трудно преодолеть непонимание и все различия между их жизнью и нашей. Я попытался.
— Послушай, дорогая, — сказал я ей. — Если ты и вправду хочешь отправиться со мной ко мне на родину, тебе нужно заранее быть готовой ко многим потрясениям. Моя страна — не такая красивая, как ваша. Я о городах, о цивилизованной ее части. Конечно же, дикая природа прекрасна.
— Мне понравится все, — ответила она, посмотрев на меня лучащимся надеждой взглядом. — Я понимаю, что твоя страна не такая, как наша. И вижу, насколько монотонной вам должна казаться наша тихая жизнь, и насколько разнообразной должна быть она у вас. Наверное, дело в биологических изменениях, о которых ты мне говорил, происходящих при участии второго пола: гораздо более быстрое развитие, постоянные перемены и новые возможности для роста.
Я рассказывал ей о новейших биологических теориях пола, и Элладор была глубоко убеждена в неизбежных преимуществах наличия двух полов, в превосходстве мира, где присутствуют мужчины.
— В одиночку мы сделали все, что смогли. Возможно, у нас что-то получилось лучше, однако у вас там целый мир, самые разные народы, долгая и богатая история и великолепные новые знания. О, как же мне хочется поскорее все это увидеть.
И что я мог сделать? Я подробно и многословно объяснял ей, что у нас есть нерешенные проблемы, что у нас присутствуют мошенничество и коррупция, пороки и преступность, болезни и безумие, тюрьмы и больницы. Это произвело на нее не большее впечатление, как если бы туземцу из тропиков рассказывали о температуре за Полярным кругом. Она умом понимала, что все перечисленное выше — это плохо, но прочувствовать это не могла.
Мы без малейших трудностей стали воспринимать жизнь в Женландии как нормальную, поскольку она и была нормальной, и никто из нас не возмущался всеобщим здоровьем, покоем и счастливым трудом. А ненормального, к которому мы, к сожалению, хорошо привыкли, она никогда не видела.
Ей больше всего хотелось лицезреть две вещи: дивные отношения в браке и прекрасных женщин, являющихся матерями и никем больше. После этого ее живой пытливый ум хотел повидать жизнь нашего мира.
— Мне так же не терпится отправиться в путь, как и тебе, — утверждала она. — А ты, наверное, безумно скучаешь по дому.
Я уверял ее, что в таком раю, как их страна, никто не может скучать по дому, но Элладор и слышать ничего не хотела.
— О да, я знаю. Это как крошечные тропические островки, о которых ты мне рассказывал, сверкающие, как драгоценные камни в огромном синем море… Как же мне хочется увидеть море! Островок может цвести, как райский сад, но человек всегда хочет вернуться домой, в свою большую страну, разве нет? Даже если в ней что-то и плохо?
Элладор прямо рвалась в дорогу. Но чем меньше времени оставалось до нашего отъезда, когда мне придется вместе с ней вернуться в «цивилизацию» после их чистоты, покоя и красоты, тем больший меня охватывал страх, и тем большее я пытался ей объяснить.
Разумеется, сначала я скучал по дому, пока мы находились в заточении и до того, как у меня появилась Элладор. И, конечно, я поначалу в своих описаниях несколько идеализировал свою родину и ее обычаи. К тому же я всегда принимал некие отрицательные черты как неотъемлемую часть нашей цивилизации и никогда о них не распространялся. Даже когда я пытался рассказать ей о самом худшем, кое-что я не вспоминал. А когда она все это увидела, эти вещи тотчас произвели на нее такое впечатление, какого никогда не производили на меня. И вот теперь, в своих попытках все объяснить, я начал воспринимать реалии обеих стран гораздо острее, нежели прежде, и видеть болезненные язвы своей родины и дивные достижения их края.
Скучая по обществу мужчин, мы, естественно, скучали по довольно значительному аспекту жизни и подсознательно полагали, что у них дело обстоит так же. Мне понадобилось много времени, чтобы понять — а Терри этого так и не понял, — насколько мало этот аспект значил для них. Когда мы говорим мужчины, мужчина, мужественно, мужественность, проговаривая всю «мужскую парадигму», то в нашем сознании возникает огромная неясная картина мира со всей его разнообразной деятельностью. Вырасти и «стать мужчиной», «вести себя по-мужски» — значений и оттенков великое множество. Это наше представление о жизни наполнено марширующими колоннами мужчин, перестраивающимися шеренгами, долгими шествиями мужчин. Мужчин, ведущих корабли в неведомые моря, покоряющих неизвестные горы, объезжающих лошадей, пасущих стада, пашущих, сеющих и жнущих. Мужчин, трудящихся в кузницах и у мартеновских печей, работающих в шахтах, строящих дороги, мосты и величавые соборы, управляющих огромными предприятиями, преподающими во всех колледжах, проповедующих во всех церквах. Мужчин везде, делающих все — «большой мир».
А когда мы говорим Женщины, то подразумеваем Самок — секс.
Однако для этих женщин с их ничем не нарушаемым поступательным движением цивилизации на протяжении двух тысяч лет слово «женщина» вызывало в сознании всю огромную картину мира, созданную ими в процессе общественного развития, а слово «мужчина» означало для них только «самца» — секс.
Мы прожили там больше года. Мы изучили их ограниченную узкими рамками историю с ее прямым, плавным и восходящим движением, стремившуюся к вершинам и набиравшую темп до теперешней удобной и спокойной жизни. Мы немного познакомились с их психологией, куда более широкой отраслью знаний, нежели история, однако не смогли глубоко в нее вникнуть. Теперь мы привыкли смотреть на женщин не как на самок, а как на людей — самых разных и выполняющих самую разную работу.
Внезапный срыв Терри и их жесткая реакция на него в новом свете показали нам их настоящую женственность. Это мне ясно и недвусмысленно высказали и Элладор, и Сомель. Ощущения были одинаковые — брезгливое отвращение и ужас, которые испытываешь от дерзкого богохульства.
Они не имели
