Князь Святослав - Николай Кочин

Лев от своего даровитого брата сумел научиться только забористой солдатской ругани. Он поднял голову, поглядел снизу на царя. Тот ничего не сказал. Тогда куропалат стал подниматься с пола.

- Государь! - сказал он жалобно. - Они подогреваются словами и примером самой царицы, у которой нет удержу в тратах на наряды, на пирушки, на удовольствия. Однако я имею основание подозревать, что сколько бы она ни тратила, все считает недостаточным, а тебя жадным псом. В гинекее главное гнездо твоих врагов. Там ищи измену, поверь мне… там… там…

- Что ты городишь, безумец, или спьяна? Вот я велю постричь тебя в монастырь, посажу на хлеб да на воду, будешь поумнее и поскромнее. Перестанешь клеветать на царицу.

- Я должен, владыка, предупреждать тебя всё о том же. Монастырь мне не страшен. Даже убей меня на этом месте, только выслушай. Главное гнездо заговора - у царицы в спальне… Да, да! В гинекее постоянное шушуканье и у каждой патрикии такой вид, точно она владеет сокровенной государственной тайной… Все прячутся, шепчутся… Государь, запрети некоторым молодцам-приспешникам царицы разгуливать по Священным палатам и по гинекею, точно по своей вотчине.

Никифор присел на единственную здесь деревянную скамейку и сказал:

- Замахнулся, так продолжай дальше, если даже пострадает честь высокопоставленных лиц, и даже - Священных палат. Истина выше всяких житейских расчётов.

Паракимонен Василий, который ожидал от куропалата самых щепетильных признаний, касающихся царицы, хотел удалиться, чтобы не быть свидетелем их и не попасть впросак: передашь царице - прогневаешь царя; не передашь - прогневаешь царицу. Он уже стал жаловаться на боль в животе, но царь велел остаться.

- Вся столица, василевс, дудит в одну дуду, - начал куропалат, растирая щеку, по которой Никифор проехался своей тяжёлой ладонью. - Вся столица дудит, что василевс почти не бывает на женской половине двора, его заменил магистр Цимисхий. Василевс, Цимисхий прикрывается положением племянника, чтобы обманывать тебя. Он во зло употребляет звание родственника, чтобы бывать во дворце, а бывает очень часто. По твоему твёрдому приказу ему надлежит жить в своей вотчине, а он запросто шатается по столице, пользуясь попустительством благосклонно расположенных к нему лиц из знати, которые пылают к тебе ненавистью. Он пользуется слишком подозрительной благосклонностью также и царицы, и это бросается всем в глаза.

- Куропалат, - оборвал его Никифор, - твоё дело охранять двор и августейших супругов, а заподазривать наивысокочтимейшую богоданную мою супругу не входит в твои обязанности.

Куропалат побледнел. Он явно перестарался; поэтому тут же поторопился выгородиться.

- Владыка, я далёк от преступной мысли приписывать царице чисто женское влечение к племяннику. Но он завладевает её вниманием, используя своё положение при дяде - василевсе. Бессовестный, он слишком подолгу задерживает её своими разговорами, назойлив в развлечении её разными городскими новостями и носит ей свитки с новомодными стишками наших столичных стихоплётов. Есть ли время царице забавляться ералашью, состряпанной обнищавшими риторами в грязных тавернах и этим портить свои глаза. Но она это делает…, конечно, из доброты и из уважения к заслугам полководца. И представь, даже читая сама, вздыхает при этом, точно речь идёт о каком-либо знаменитом сражении или представлении в цирке.

- Кто мог видеть её вздыхающей при чтении виршей? - вдруг встревожился василевс. - Кто знает, чем он ей забивает голову?

- Разреши, владыка, обыскать гинекей, и я добуду вещественное доказательство этого пустого времяпровождения, - предложил куропалат. - Моя стража постоянно доносит, что царица углубляется в какие-то рукописи и даже не только вздыхает, но и плачет…

- Плачет? Обыскать! - приказал сердито царь. - И свитки, от которых плачет царица, не следует допускать в Священные палаты. Разве мало священной музыки или храмового пения, вместо того, чтобы нюхать пыль старых пергаментов? И разве пристало царице плакать над пустыми книгами, как легкомысленной плебейке.

- Она говорит, что находит в них мудрость.

- Вот ещё выдумала. Вся высшая мудрость уже открыта, это - учение Христа, наше дело понять её и повторять, усваивать…

Через несколько минут куропалат в сопровождении стражников принёс рукопись, найденную в одной из комнат гинекея. Это был «Филопатрис», диалог, подражание Лукиану. Вольнодумный автор остроумно и тонко высмеивал православие и монашество царьградского патриарха и его окружение. Никифор велел зачитать рукопись, серьёзно прослушал всю и в некоторых местах посмеялся. Но под конец нахмурился и сказал:

- Есть предметы, насмешливый тон по отношению к которым кощунственен. И потому сколь бы талантлив ни был этот автор, следует рукопись сжечь. А василисе посоветовать чаще бывать в церкви на молитве, чем заниматься этой легкомысленной болтовнёй неизвестного и видать по всему блудливого стихотворца. Удивляюсь, как это такой серьёзный полководец унижается до чтения скабрёзных и глупых стишков.

Куропалат увидел, что василевс не проявил к Цимисхию явно выраженного недовольства и не приревновал к нему царицу. Дело со стишками обернулось курьёзом. Цимисхий, если только он узнает об этом, а он непременно узнает, для него ничего не бывает тайным, станет открыто смеяться над братом царя. Поэтому куропалат, перемешивая ложь с правдой, начал выбалтывать все, что можно было сказать о Цимисхии самого скверного. Он надсмехался в своей компании над законами Никифора, называл их плодом дряхлеющего ума, выкидышем геморроидального старца; что на улицах жители выражают Цимисхию симпатии, а дети воздают царские почести. И даже в гинекее тот конкурирует с василевсом.

- Врёшь, мерзавец, - взревел Никифор, он вскочил и стал искать палку, которой лупил чиновников на приёме, но не нашёл её и тогда толкнул куропалата в грудь, так что тот отлетел и стукнулся затылком о стену. - Ты умеешь только клеветать, воровать и хочешь меня поссорить с царицей… Вон отсюда! Скотина!

Куропалат, почёсывая больные места, побежал по коридору Священных палат восвояси.

Царь долго и взволнованно жаловался Христу на оскудение верных помощников, на возросшую неблагодарность подданных, на упадок благочестия, на бесстыдство женщин, на распространение лихоимства, на ослабление дружественных и семейных уз.

И Василий, переживший многих царей, понял, что внутренние силы Никифора ослабли. Паракимонен безопрометчиво предчувствовал начало новых катастроф, которые должны будут разыграться в Священных палатах и привести к большим переменам в государстве, но ещё не мог определить роли действующих лиц и время трагедии, даже не занял своего места в ней. Он стоял у стены, застывши в глубокой почтительности, холодел от страха, боясь, что палка царя погуляет и по его спине.

Между тем через несколько времени явился куропалат со списками доносов и жертв своего розыска, у которых под пытками вынудили показания против Цимисхия. Куропалат был убеждён, что эти документы обрежут жизнь полководца. И это ещё больше упрочит доверие царя и понудит его к строгим и быстрым решениям. Вид куропалата был исполнен покорности только внешней, на самом деле он торжествовал. Подозрительность царя достигла силы, а документы были столь убедительны, что на этот раз доверие к Цимисхию подорвано будет навсегда.

Куропалат развернул перед царём свиток и тот стал его читать. Тут были сводки о посещении Цимисхием подозрительных царю лиц. Фразы, произнесённые на пирах и переданные куртизанками, подкупленными куропалатом. Были обидные для чести царя намёки на отношения царицы к Цимисхию. Были показания дворцовых евнухов и служанок гинекея, отмечалось время посещения Цимисхием Священных палат на половине Феофано. Этих посещений насчитал царь слишком много и они были ночными. Были весомые показания служанки Роксоланы, которую куропалат схватил в то время, когда она тайным ходом провожала Цимисхия в первый день его посещения гинекея.

Много дней и ночей потратил куропалат на пытки и допросы, чтобы подготовить эти списки. Некоторых горожан для этой цели он велел вытаскивать из ванн, привозить связанными, бросал их в холодные застенки и пытал… пытал холодом, голодом, страхом, чтобы выудить нужные оговоры. И вот час торжества настал. Куропалат видел, что царь впивался глазами в каждый значок пергамента, прочитывал его жадно, возвращался вновь к прочитанному. И то, что при этом Никифор не ругался, не отвергал документа, давало полную уверенность куропалату в успехе своей затеи.

Никифор знал, что его брат ненавидит Цимисхия, и всячески старался его очернить. Царь не верил и в то, что показывали рабы, служанки, евнухи, стража, он отлично знал им цену, знал как легко их запугать или подкупить. Он не верил и в придуманную братом связь Цимисхия со строптивыми сановниками. Достоинство Цимисхия не позволяло опуститься до ябед и сплетен на царя и царицу. Никифор хорошо знал брезгливость Цимисхия к заглазной клевете на кого-либо. Тем более царь презирал намёки на бесчестность царицы, перед которой благоговел. И всё-таки документы были ему дороги. Безотчётно, в глубине души Никифору было приятно, что брат блюдёт его покой. Удаление Цимисхия, которым бредила столица и который мог сказать в пьяном виде то, что думал, и у которого было много любимцев в войске, он считал тоже своевременным. Никифор вспомнил свой разговор с Цимисхием, когда доместик отказался повиноваться…