Князь Святослав - Николай Кочин

Епископ Лиутпранд, разъевший дома брюхо на сладостях и изысканных кушаньях, в своих записках, в которых он злобно осмеивал ромеев, горько жаловался даже на то, что вино и то отвратительно пахло смолой.

Принял Лиутпранда не сам василевс, а пьяный куропалат Лев Фока, который даже не взял из рук Лиутпранда письмо от Оттона, а вместо себя велел это сделать переводчику. В придачу к этому куропалат нарочно называл Оттона не императором (дескать, это титул во всем мире одного только ромейского самодержца), а простым королём, что для послов, привыкших чтить своего Оттона первой фигурой среди «великих» правителей мира, было крайне оскорбительным. Только после тяжёлых душевных передряг Никифор принял Лиутпранда в знаменитом зале - Триклинии.

Василевс держался с послами крайне надменно, сидя на золотом троне, который стоял на помосте, и к нему вели несколько ступенек, покрытых порфиром.

Как только ввели послов, василевс порывисто поднялся и принялся топать ногами и кричать на них, упрекая Оттона в вероломстве, в том, что он гнусно нарушил права ромейской державы, напавши на итальянские города, принадлежащие Византии.

- Так как твоему господину, - орал изо всех сил Никифор, - не удались предприятия против моих законных провинций, то теперь он - ехидный и коварный плут - послал к нам тебя, тоже продувную бестию, под ложным предлогом дружбы, а на самом деле с той единственной целью, чтобы шпионить за нами, а потом нагадить нам, как последний проходимец.

Лиутпранд принялся рьяно оправдываться, заверять Никифора в благородных своего императора намерениях и чувствах и в искренних и горячих его желаниях породниться с дражайшим владыкой василевсом ромейским.

И тут, никем не сдерживаемый, он вступил на стезю привычной риторики и. начал прославлять Никифора:

- О, ты единственный, соединяешь несоединимое: сообразительность и кротость, ни с чем несравнимый разум и не имеющие себе равного доброе расположение…

Но Никифор грубо оборвал его:

- Оставь, епископ, красивое говорение и гнусную лесть для лупанарных баб. Я знаю подобных тебе мастеров, умеющих ловко представить малое великим, великое малым, выдать старое за новое, а новое признать старым, а низости придать видимость благородства. Выслушивать мне эти жалкие речи недосуг. Должен идти на молитву в собор святой Софии. Иди и ты, коли не богохульник.

Лиутпранду пришлось принять и эту горькую пилюлю.

- Почту за великое счастье, - лепетал он. - Клянусь душами блаженных самодержцев… Свидетель бог и его всевышняя мать… Такое, Вашего величества, апостольское благодеяние…

Но епископа никто не слушал и бесцеремонно посадили его рядом с певчими, и с певчими он ехал в церковь, что было крайнею степенью непочтительности, даже насмешкой. И он вынужден был всю дорогу выслушивать словословие в честь Никифора, который очень медленно продвигался по улице:

- Вот идёт утренняя звезда, - пели певчие, - вот поднимается всевышняя заря. Он, тот великий помазанник бога отражает в своём взгляде солнечные лучи. Вот шествует бледная смерть сарацин, царь Никифор! Многие лета пресветлому августу Никифору второму. Все народы приклоняйтесь перед ним, всеподданнейшие почитайте его, склоняйте ваши выи под его богоугодную и вседержавную власть!»

Чтобы пустить пыль в глаза посольству, ещё больше повеличаться перед ним, Никифор велел Лиутпранда позвать во дворец на пир.

Высшие сановники, епископы, иностранные послы, министры, полководцы наполняли роскошный зал.

Позолоченные плафоны; стены дворца, изукрашенные мозаикой, изображающей деревья, цветы и плоды; пол, выложенный драгоценных сортов мрамором; канделябры, с пылающими массивными свечами - всё это ошарашило германцев. На противоположной от входа стороне зала стоял на возвышении полукруглый стол с диваном на двенадцать персон. Тут было место василевса и лиц самого высокого ранга. Перед этим столом размещались двенадцать других столов, которые были убраны золотой утварью. Перед каждым таким столом тоже стоял диван на двенадцать персон. Места эти были так расположены, чтобы никто из присутствующих не очутился спиной или боком к василевсу. По обеим сторонам царского стола находились певчие из храма святой Софии…

Вдруг поднялся пурпурный занавес, и все гости упали ниц и каждый прикрыл глаза рукой, как бы ослеплённый блеском солнца: то вошёл василевс. Не шевелясь, распростёртые вниз лицом какое-то количество минут, гости стали подниматься один за другим и занимать места по указанию особого чиновника. Тут всё до мельчайших деталей было регламентировано и предусмотрено: кому где и с кем сидеть, против кого и на каком расстоянии от василевса. Расселись торжественно, чинно, молча, с умилением в глазах, устремлённых в сторону василевса. Лиутпранд со свитой сидели на последних местах, неуважение к ним всеми подчёркивалось.

Вот царь подал знак певчим, и те затянули гимны в честь «Его царственности» «Севаста, Августа Священного…» При словах, призывающих хранить жизнь василевса, все как один поднялись и сбросили верхние накидки. Когда пение закончилось, опять их надели. И вот стали подавать греческие блюда, сильно приправленные оливковым маслом, чесноком, луком. Потом пошли бесконечные десерты из сладких блюд, плодов и ягод. Их приносили в золотых чашах, очень громоздких, массивных и тяжёлых. И чаши эти подавали на стол посредством особых приспособлений. Обед тянулся очень долго, медленно, томительно и чинно. Никифор никого из свиты Оттона не пригласил к своему столу. Напротив, он едко надсмехался над Оттоном, над его послами и даже выразился так:

- Вы, нахалы, присвоили себе священное звание - «римлян». Но вы не римляне, а паршивые варвары.

Лиутпранд не стерпел, и ответил дерзко:

- Ромеи, как известно, расплодились от шайки беглых рабов и грабителей. От них произошли и василевсы. А Оттон и германцы, которых вы называете варварами, все есть дети почтеннейших родителей, благородные витязи и подлинные христиане, а не схизматики, как вы все.

Такими словесными оплеухами и ограничилась их стычка за обеденным столом. В конце обеда артистами цирка были исполнены эквилибристические номера и грубая клоунада, иногда довольно шумливая и весьма непристойная.

Наконец чиновник подал знак, что обед закончен, и гости стали выходить, не торопясь, один за другим. Проходили мимо василевса в полусогнутом состоянии, с почтительным безмолвием и пятясь задом наперёд (показывать спину василевсу было не только нанесением ущерба этикету, но и тяжким преступлением).

Лиутпранд попросил аудиенции.

Никифор намеренно не торопился с деловыми разговорами и заставлял терзаться послов, которых после обеда принудили ждать и томиться в Мраморном дворце.

Наконец истомившемуся Лиутпранду сказали, что василевс не снизошёл до того, чтобы вести переговоры самому, а поручил это паракимонену Василию.

Это было невыносимым выпадом против «великой державы». Скрепя сердце, Лиутпранд изложил евнуху пожелания своего императора.

Только что посол начал речь о том, что ромейскую царевну хочет сосватать сын Оттона и просит в приданое Апулию и Калабрию, как паракимонен перебил его с высокомерием:

- Брак нашей порфирородной царевны с варваром есть неслыханное дело в анналах ромейской истории. И если Оттон хочет породниться с нами, то он должен сам дать ромеям вознаграждение за этакую честь. Пусть он возвратит нам Рим и Равенну со всеми территориями, которыми мы владели. Вот тогда-то мы подумаем о браке. Если же он будет искать одной нашей дружбы, то по крайней мере, надо для того очистить Рим и его территорию, возвратить римлянам их свободу и вернуть в наше прежнее подчинение возмутившихся против нас князьков, бывших рабов нашей священной империи.

От испуга епископ потерял дар речи. Паракимонен так же спесиво ушёл, как пришёл.

Это так расстроило прелата, что он заболел и ждал случая поскорее отбыть восвояси из опротивевшего ему Константинополя.

Чтобы ещё больше поглумиться над послом, Никифор опять пригласил его на одну из церемоний, и за столом нарочно поместил ниже послов болгарского царя Петра. Это переполнило чашу терпения Лиутпранда. В середине пира он поднялся из-за стола и выказал намерение демонстративно его покинуть. Начался скандал: препирательства, насмешки, оскорбления. Паракимонен бросил в лицо епископу:

- Конечно, болгарин груб, грязен, невежественен, но он василевс, а не какой-нибудь «франк».

Лиутпранд ответил такой же дерзостью. Василий вытащил его из-за стола, прогнал и велел кормить в дешёвой харчевне. После этого Никифор снова позвал посла и, будучи мастаком по части церковных дел и большим начётчиком в христианском православии, запретил епископу возражать, а сам изводил его издевательством над католичеством и папой. Лиутпранд должен был глотать и эти пилюли.