Русская война 1854. Книга вторая - Антон Дмитриевич Емельянов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Или взять Парижский мир, который был подписан в моем мире по итогам Крымской войны. Он опять же позволил свести потери территорий до символических, но при этом полностью открыл наши рынки. Уничтожил сотни поднимающихся собственных производств, а еще… После историй об агентах я неожиданно задумался об еще одной части нашей истории.
Взять Николая — он сейчас каждое утро в одиночку гуляет по набережной Невы. Один и не боится. Потом уже год идет тяжелейшая война, которая заставляет империю выкладываться и затягивать пояс, но при этом никто не бунтует. Наоборот, нападение сплотило народ, армию, дворянство. Вот картина сейчас, а что будет через тридцать лет? В рядах оппозиции каким-то непонятным образом выделяются и находят деньги только радикалы. Их образ поддерживается, романтизируется, и после такого совсем не удивительна накрывшая страну волна бомбистов. А русско-японская война 1905 года, чем-то похожая на нашу? Вместо единства она привела, наоборот, к разобщению страны и первой революции.
Может, конечно, я все это и надумал под влиянием истории про Эдмунда Спенсера, вот только все равно. Мое мнение о том, что нельзя пускать бесконтрольно чужие деньги в свою страну, только укрепилось. А уж полагаться на приличия и этику в таких вопросах — и вовсе последнее дело.
* * *
На следующий день я уже привычно пробежался по всем своим предприятиям. Сначала стапели ЛИСа, где рос будущий дирижабль. Здесь же перекинулись парой слов с Волоховым о финансовых вопросах. Потом инженерный корпус, где Михаил с Генрихом уже начали собирать трубы в единый контур. Они как раз выяснили, что при столь малом объеме стенок пар за такт успевает так сильно нагреться, что становится сухим. Как результат, никакой конденсации в цилиндрах, и тяга стала выше. Я порадовался, а ребята стали смотреть на меня с еще большими подозрениями, чем раньше.
После были деревянный цех, склады, где Лесовский размещал все собранные заранее припасы, тренировочный полигон, наконец, собственно наши позиции. В небе привычно парили «Ласточки», пушки не менее привычно выбивали подтянутые за ночь позиции французов. И ведь те могли бы остановиться, дождаться подкреплений и нового оружия, но нет. Каждое утро синие мундиры шли вперед, словно назло всем шуткам двадцатого века про неумение французов сражаться.
— Как вы? — поинтересовался я у ефрейтора Николаева.
— Хорошо! Спасибо, ваше благородие, — бодро ответил тот. — Первая рота на передовой, а вторая сдает экзамен по первой помощи.
— Уже сдали, — из землянки выбралась и прищурилась на солнце Анна Алексеевна. — Кстати, Григорий Дмитриевич, я составила списки отличившихся. Кто проявляет интерес, кто талант, кто твердую руку. Вам нужна эта информация?
— Конечно, — меня осенило. — Вы просто гений, Анна Алексеевна. А я-то все гадал, как понять, кто из нижних чинов справится с повышением, и вот ответ. Соберем, составим списки по всем дисциплинам и оценим.
— Правильно, чем больше человек прикладывает усердия, тем большего он сможет добиться, — согласилась девушка.
— Но оценивать мы будем не только его, — уточнил я. — Теория важна, но без практики она ничего не стоит. Зачем нам академик, который может пересказать справочник, но ничего не умеет делать с этой информацией? Книжку, если что, я и сам прочитать смогу. Так и на поле боя: усердие и талант важны, но без правильного инстинкта все это не работает.
— Так точно, ваше благородие, — закивал Николаев, когда я бросил на него взгляд. — Взять рядового Игната, он ведь первую помощь завалил, но, когда идем в атаку, я точно знаю, что его отделение никогда не собьется с шага и всегда ударит в самый нужный момент. Причем я спрашивал, как он это делает, а он не знает. Просто чувствует.
Я невольно вспомнил казака Митьку, который тоже не мог объяснить, как замечает любого врага с высоты. И подобные инстинкты нельзя игнорировать. Точно не в это время, когда их просто нечем заменить. Главное, при этом помнить, за что ты ценишь каждого, и понимать их предел. Чтобы не было как в будущем, когда «идеальный начальник штаба» Белого генерала, став самостоятельным полководцем, в итоге превратился в того, кто привел к одному из самых обидных для страны поражений[1].
Да и сейчас тот же пример перед глазами. Князь Горчаков — не наш, а его брат, поставленный во главе Дунайской армии — как к помощнику Паскевича к нему не было вопросов. Но вот стоило Михаилу Дмитриевичу лишиться пригляда, и целая огромная армия словно перестала принимать какое-либо участие в войне.
— Григорий Дмитриевич, — звонкий голос Анны Алексеевны отвлек меня от мыслей. — Я сейчас собираюсь к Волохову. Говорят, туда уже приехали великие князья, может, вы со мной? Я с ними лично знакома, так что смогу вас представить.
Такого я точно не ожидал и растерялся. Да, у меня были мысли, что мы сможем пересечься с сыновьями Николая на официальном приеме, и что, возможно, они отметят какие-то мои достижения, и это поможет установить отношения в будущем. Но личная встреча — это гораздо лучше.
— Конечно, я согласен. С радостью приму ваше приглашение, — я отбросил все остальные свои дела, запланированные на сегодня. Среди них не было ни одного, что нельзя было бы перенести.
— Только не говорите первым, — уже в карете Анна Алексеевна принялась меня наставлять. — Еще… Вы же знаете, как к ним обращаться?
— К князьям? Ваше сиятельство.
— Нет, — девушка нахмурила брови. — Сиятельство — это князь из отдельного рода вроде Вяземского. Светлейшие князья вроде Меншикова — светлость. А Романовы, тем более близкие родственники царя — это Ваше императорское высочество. Можно просто Ваше высочество.
— Понял, — кивнул я.
Весь остаток дороги меня просвещали о всяких других нюансах, о которых я не имел ни малейшего понятия, но которые могли выставить меня в плохом свете. У дома Волохова нас встретил гвардейский патруль, впрочем, мою спутницу сразу узнали и сделали вид, будто не заметили нас. Анна Алексеевна только хмыкнула, а потом, пройдя мимо главного входа, двинулась куда-то дальше.
— Михаил, — пояснила она на ходу, — без ума от лошадей, так что, если его
