Проклятые поэты - Игорь Иванович Гарин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Существует несколько моралей, – укажет он адвокату. – Существует позитивная и практическая мораль, установлениям которой каждый обязан подчиниться. Существует, однако, и мораль искусств. Она ничего общего не имеет с первой и со дня сотворения мира искусство доказало это. Существует также несколько СВОБОД. Есть свобода для ГЕНИЯ, и есть весьма ограниченная свобода для шалопаев».
«Я повторяю, о книге следует судить во всей ее совокупности. Богохульству я противопоставляю порыв к Небу, похоти – цветы платоники. С тех пор, как существует поэзия, все поэтические сборники составлялись именно так. Иначе как составить книгу, долженствующую выявить БРОЖЕНИЕ УМА ВО ЗЛЕ».
Стратегическая линия защиты Бодлера строится, во-первых, на праве поэта на собственную мораль борьбы со злом и, во-вторых, на превышении власти обвинителя и уроне, нанесенном им защите. Первое – нажим министра Бийо на прессу, связанный с публикацией под давлением власти обвинительной рецензии. Второе – арест книги без суда и следствия повлиял на всех тех, кто пожелал бы высказаться о книге положительно. Очень сильный аргумент философского плана направлен против ханжества морали доброхотов и присяжных оптимистов:
«Подобная мораль способна подвести нас к выводу: ВПРЕДЬ БУДЕМ ПИСАТЬ ЛИШЬ УТЕШИТЕЛЬНЫЕ И УГОДНИЧЕСКИЕ КНИГИ, ДОКАЗЫВАЮЩИЕ, ЧТО ЧЕЛОВЕК РОДИЛСЯ ДОБРЫМ И ЧТО ВСЕ ЛЮДИ СЧАСТЛИВЫ».
Важным элементом защиты стали аргументы Бодлера об игровой природе искусства: судить поэта за переживания и мысли лирического героя равносильно вынесению обвинительного приговора актеру за преступления персонажей, которых он сыграл. Отвергая мораль судей, он выдавал «Цветы Зла» за создание Искусства для Искусства и «за назидательное произведение, призванное внушать отвращение к пороку».
Хотя судилище над книгой никогда не красит власть, я считаю необходимым отметить, что отношение французской юстиции середины XIX века к «крамоле» было несравненно либеральней, чем наши процессы над Синявским, Даниэлем, Бродским и иже с ними… Уже после первой встречи поэта со следователем Шарлем Камюса-Брюссролем Бодлер напишет матери:
«Сегодня я встретился со следователем. Допрос длился три часа. Впрочем, чиновник произвел на меня весьма приятное впечатление».
Непринужденная беседа поэта и «блюстителя общественного порядка» выявила не только высокий эстетический уровень чиновника, но даже сопровождалась лестью следователя в адрес Бодлера как поэта и критика. Бодлеру удалось убедить его в несостоятельности доводов обвинения в адрес стихотворения «Вся целиком», а также в отсутствии богоборческих мотивов и сатанинских гимнов в его творчестве: следователь, оказывается, даже прочитал в журнале «Рабле» воспоминания Дельво:
«Мы выслушивали с религиозным трепетом и искренне аплодировали стихам, которые читал нам Бодлер, хотя не были они ни приятными, ни нежными, ни гуманными в обычном понимании этого слова; но они захватывали, увлекали, будили мысль».
Хотя Бодлер именовал судей на процессе по делу «Цветов Зла» не иначе, чем «чудовища», на самом деле – при всей позорности судилища над произведением искусства – судьи оказались совсем не такими кровожадными, как наши в аналогичных процессах XX века, а один из них, Пинар, известный по «делу Флобера», закончил обвинительную речь следующими словами:
Будьте снисходительны к Бодлеру, человеку смятенному и неуравновешенному. Будьте снисходительны и к издателям, спрятавшимся за его спиной. Но, приговаривая хотя бы несколько пьес из книги, вы утвердите этим предостережение, необходимость которого крайне насущна.
Вместо тринадцати стихотворений, подлежащих запрещению предварительным обвинением, в приговоре судьи ограничились лишь шестью миниатюрами, квалифицированными «оскорблением общественной морали и целомудрия» («развратными и аморальными пассажами и выражениями»). Из списка подлежащих осуждению стихов были полностью исключены все, квалифицированные как «оскорбление религиозной морали», в том числе самое острое из них – «Отречение святого Петра».
Изъятию из единого ансамбля «Цветов Зла», по решению суда, теперь подлежали: «Украшения», «Лета», «Той, которая слишком весела», «Лесбос», «Дельфина и Ипполит», «Метаморфозы вампира». В первых судей оскорбило… изображение ню, в третьем и последнем они усмотрели цинизм и садизм, в остальных – сексопатологию. На издателей был наложен штраф в 200 франков, на автора – 300 франков, который впоследствии был уменьшен до 50 франков с отсрочкой оплаты на шесть месяцев…
Мне представляется, что позор суда отступает на второе место по сравнению с поведением некоторых собратьев по перу, отказавшихся поддержать поэта на процессе и отстоять автономность литературного творчества от посягательств государства. Не лучшим образом повел себя прославленный Мериме. Его слова об отказе «помешать сжечь поэта» («лучше бы сначала сжечь других») можно сравнить со словами следователя по делу «Цветов Зла»: «Каждый имеет полное ПРАВО защищать Вас (Бодлера) в любом печатном органе без исключения…» Нашлись и прямые прислужники власти: некий Бордо сочинил в пику «Цветам Зла» бездарные «Цветы Добра»… Впрочем, было и другое: Сент-Бёв, не явившийся на суд, разрешил защитнику цитировать похвальное мнение авторитетнейшего критика Франции, а Виктор Гюго после окончания процесса поздравил Бодлера с «приговором, вынесенным ему правосудием Наполеона III», добавив: «Ваши „ЦВЕТЫ ЗЛА“ сияют ослепительным блеском звезд».
Мне кажется, процесс над «Цветами Зла» не стал трагедией для поэта, как пишут об этом наши (кстати, он сам назвал его «комедией»), а, может быть, даже обеспечил не слишком обременительную рекламу, какую всегда дает ЗАПРЕТ. Самого Бодлера больше возмутил не приговор, а отношение к процессу «литературного олимпа», не пожелавшего отстоять свободу художника хотя бы «из принципа», а также поведение издателей, отказавшихся поделиться с автором доходами от вдвое возросшей после суда выручки за нераспроданный остаток тиража. В высшей степени показательно, что скостить штраф, наложенный судом, поэту помогла сама императрица (!). Не
