Проклятые поэты - Игорь Иванович Гарин

Как остров Св. Маврикия, так и соседний остров Бурбон (Реюньон), где также побывал поэт, оставили в жизни Бодлера прочное воспоминание, но воспоминание особое, поскольку отразилось оно в его ПОДЛИННОЙ, т. е. сугубо творческой жизни. Внешне плавание, казалось, прошло бесследно. Лишь однажды в одной из критических статей начала пятидесятых годов, говоря о силе первозданной мудрости и ее выражении через житейский опыт, Бодлер, опираясь на роман Бернардена де Сен-Пьера «Поль и Виргиния», действие которого частично происходит на том же острове, где поэту повстречалась дама креолка, скажет: «Виргиния прибывает в Париж, вся еще в дымке морских туманов и в солнечном загаре тропиков, сохраняя в глазах первозданные образы мира, волн, гор и лесов. Она попадает здесь в центр бурлящей до края и ядовитой цивилизации, она же – вся еще во власти чистых и сочных ароматов Индии; ее связывает с человечеством семья и любовь, мать и возлюбленный, ее Поль столь же ангельски чистый… они познакомились в церкви Памплемусса, крохотной церквушке, скромной и хрупкой в безбрежности не поддающейся описанию лазури тропиков, в бессмертной музыке лесов и водопадов. Да, конечно, Виргиния наделена внушительным интеллектом, а это значит, что она способна ограничить себя небольшим количеством образов и воспоминаний, как мудрец – небольшим количеством книг». Такое, именно ограниченное, количество образов и воспоминаний «магического» Востока впитают в себя бессмертные страницы «Цветов Зла».

Дама Креолка разрушила планы семьи Опика: Шарль отказался продолжить путешествие и пробыл на островах два месяца. Креолка разбудила в нем Поэта, и он окончательно осознал собственное призвание. Да, он будет писателем, но писателей много, а быть Писателем – значит обрести свое Слово, только тебе принадлежащую Идею, Мысль. Он уже успел проштудировать «Человеческую Комедию» Бальзака и «Божественную Комедию» Данте. Первая поведала ему о царящем в мире зле, вторая – о кругах Ада, через которые должен пройти Творец на своем пути к совершенству. Удел писателя, поэта – не успех, но страдание, боль. Нельзя преодолеть царящее в мире Зло, пойдя ему в услужение. Он станет писателем, но будет говорить не о божественной красоте и сусальности, но о глубине собственной боли, о душе человеческой, о мире, что «во зле лежит».

У молодого человека не было шансов покорить необыкновенную женщину, к тому же замужнюю, и он, решив следовать призванию, поспешил в Париж. К тому же близилось совершеннолетие, а с ним и получение отцовского наследства, без малого ста тысяч франков золотом. Правда, чета Опиков – вполне в духе французских традиций – потребовала компенсацию за расходы, связанные с содержанием и учебой Шарля, однако и оставшаяся сумма была огромной, сравнимой с содержанием генерала. Наследство давало молодому человеку независимость, свободу и возможность заняться избранным Делом.

Но… Но не следует забывать, что ему только-только исполнился 21 год, что он фактически не знал жизни и к тому же в его жизнь вошла очередная роковая женщина…

Нравы эпохи поощряли расчетливость, мирились со скупостью, а широкое и открытое проявление щедрости называли мотовством; мотовство же считалось пороком, и не менее страшным, чем алкоголизм, наркомания или сексопатология. Бодлер не учел, что может стать предметом судебного разбирательства за чрезмерную трату собственных денег. Став свободным и материально независимым, поэт дал волю своему причудливому воображению по части «прожигания жизни». В истории литературы и по сей день (увы!) сохранился ярлык, навешиваемый на Бодлера, – ДЕНДИЗМ. О да! Он любил одеваться, мог часами просиживать у модных портных, а те немногие, кто это помнил, восхищались его изысканным вкусом. Именно немногие, поскольку такое продолжалось недолго. И не был тогда Бодлер БОДЛЕРОМ, а всего лишь начинающим литератором «на подхвате». «Галантные тайны театров Парижа» – гласило название анонимной книги, в сочинении которой он принимал участие. Книга сплетен, анекдотов, будуарных интрижек. Обстоятельства способствовали тому, что не РЕАЛЬНАЯ творческая жизнь руководила поступками неокрепшего писателя; он находился во власти того, что я определил жизнью ИЛЛЮЗОРНОЙ. Общение в кругу литературной и театральной богемы заменяло ему подлинные творческие контакты с собратьями по перу, дендизм открыл перед ним двери аристократических салонов, а это убедило его в интеллектуальном и духовном превосходстве таланта над элитарной верхушкой общества, коллекционирование картин, разоряя его материально, способствовало профессиональному росту будущего критика искусства. И тем не менее жизнь эта была ИЛЛЮЗОРНОЙ, чуждой, взятой «напрокат»; в ней он не умел ориентироваться, не знал ее неписаных законов.

Элегантная внешность, «английские» манеры, одежда a lа «Джордж Бреммель»[23] производили впечатление на парижанок; однако Бодлера мало интересовали светские леди и даже пекущиеся о собственной нравственности гризетки: «Робость, гипертрофированная саморефлексия, неуверенность в себе как в мужчине заставляли его искать партнершу, по отношению к которой он мог бы чувствовать свое полное превосходство и ничем не смущаться».

Роковую женщину звали Жанной, она выступала в театре «Порт Сент-Антуан» под псевдонимом «М-ль Берт», но у нее почему-то имелись три фамилии – Дюваль, Лемер и Проспер: бодлероведы ограничились первой, хотя Шарль в переписке предпочитал вторую. «Черная Венера», с которой Шарль трагически свяжет свою жизнь на многие годы, оказалась квартеронкой, видимо, выбор поэта в данном случае носил символический характер: по словам Клансье, «он, отвергнувший свой класс, мог позволить себе полюбить только такую женщину, чья расовая принадлежность, вызывающая ПРЕЗРЕНИЕ, не несла бы никакой ответственности за ту цивилизацию, к которой он сам принадлежал, но которую всем существом отвергал и презирал».

Принято считать, что твердо стоящая на земле Жанна сыграла демоническую роль в жизни витающего в облаках поэта, сначала околдовав, а затем обобрав его. При этом, однако, упускают из виду многие обстоятельства: какой бы эта роль ни была на самом деле, без Жанны любовная лирика «Цветов Зла» утратила бы красоту и силу плотской, земной любви; биографы, обвиняющие подругу поэта во всех грехах, забывают о самом поэте, характер которого – это не вызывает разночтений – не отличался покладистостью и смирением; наконец, когда в 1845-м поэт в состоянии глубочайшего психического кризиса предпримет попытку самоубийства, он в завещании напишет:

Я завещаю м-ль Лемер все, чем обладаю, включая нехитрую меблировку и мой портрет, потому что она – единственный человек, принесший мне некоторое успокоение… Я мало знаю своего брата – он не жил ни ВО МНЕ, ни СО МНОЙ – я ему не нужен. Мать моя, которая так часто, и всегда невольно, отравляла мне жизнь, в этих деньгах не нуждается. У нее есть МУЖ; есть