Цветок камалейника - Ольга Громыко

— Украл у Архайна.

— Наш человек! — восхитился ЭрТар. — А как ты их спрятать ухитрился? Так в кулаке все время и держал?

— Нет. — Делиться секретом жрец не стал, видимо, опасаясь, что тогда горцу в едальнях вообще удержу не будет.

— А зачем ты их перебираешь?

— Мне нужно то, из которого вырастет камалея. — Мужчина забраковал еще пару семян.

— А разве из ее семян может вырасти что-нибудь другое?

— Да. Камалейник.

— Но это же разные лозы! — не поверил горец. — У камалеи красные листья, и она целый дом может оплести, а камалейник синий, мелкий и ползучий, как ежевика.

Джай в разговор не вмешивался. Он и яблоню-то от груши только по осени отличал.

— Мужчина и женщина тоже не слишком похожи друг на друга. — Жрец, наконец, остановился на одном из семян, с виду точной копии остальных. Куда делись остальные, горец, к своей крайней досаде, заметить не успел — тваребожец сжал ладонь, а когда разжал, их там уже не было.

— А у камалейника семена бывают?

— Нет. Отстань. Мне надо сосредоточиться.

ЭрТар поскреб в затылке. Вопросов в конце разговора стало больше, чем в начале. Но, по крайней мере, наблюдать за своими действиями жрец не запретил. Он опустился на колени и аккуратно раздвинул траву, обнажив кусочек почвы. Пощекотал ее двумя пальцами, и та, распахнув неглубокую ямку, сглотнула камалейное семя. Мужчина вытянул ладони, словно греясь над невидимыми угольями, закрыл глаза — и земля почти сразу же заворошилась…

Архайн, не размыкая век, тряхнул головой, сбрасывая упавшую на затылок сосновую иголку. В лес его занес вовсе не коварный умысел, а необходимая для обряда почва и неприязнь к тупой обережи. Он терпеть не мог, когда кто-то пялится ему под руку во время Взывания. К тому же «манок» давался Архайну нелегко — приходилось не только сосредотачиваться, выходя на иной слой сознания, но и притворяться воплощением верности, самоотверженности и беззаветного обожания. Короче, таким же идиотом, как жрец. Тварь, в отличие от Иггра, не ограничивалась равнодушно брошенным комком силы. Архайну никак не удавалось отделаться от ощущения, что это взрослая, мудрая как мир и такая же прозорливая женщина, которая снисходительно выслушивает твой заплетающийся голос и, даже зная, что ты лжешь, выполняет твою просьбу, а потом с интересом наблюдает: ну?.. и что ты будешь делать?.. раскаешься или обнаглеешь еще больше?

Стерва. На сеновал тебя, как обычную девку, чтобы знала свое место. На цепь, как строптивую суку.

Архайн стиснул зубы и бедра, обуздывая мужское естество. Это всего лишь навязанное зельем желание, побочный эффект «манка», излишнее вхождение в образ…

Обмануть Тварь трудно, но себя — невозможно.

Ей всего три дня.

Ей тысячи лет.

Она воплощение смерти.

Она прекрасна.

Йер открыл глаза.

Изогнутый побег издевательски покачивался над травой. Опять безлистный и совсем короткий. Только направление.

С-с-стерва.

Так и знал! Тварь они проехали. Кончик-почка указывала в обратную сторону, разве что чуть-чуть отклонившись от предыдущей линии. Вероятно, мерзавец жрец (жрецы?) тоже не сидел на месте.

Архайн с ненавистью выдернул побег, скомкал, испачкав ладони похожим на кровь соком, и припечатал сапогом.

Отразившееся на лице жреца разочарование совершенно не вязалось с произошедшим на глазах у парней чудом.

— Что-то не так? — осторожно спросил Джай.

— Я думал, после второй инициации Госпожа станет ко мне благосклоннее, — со вздохом признался мужчина. — Но она снова не пожелала открыть свое местонахождение...

— Все они, женщины, такие, — философски заметил горец. — А что такое инициация?

— Обряд обретения силы. Всего их пять, первая происходит одновременно с рождением, остальные проводят жрецы. Вторая была этой ночью, я ощутил ее, когда искал вас.

— Беспокоился, э? — заулыбался горец.

— Хотел убедиться, что вы не собираетесь выдать меня селищанам, — холодно осадил его жрец.

— Значит, ребенка кто-то уже нашел? — сообразил Джай.

— Угу. — Мужчина рассеянно коснулся вытянувшегося над землей побега — блекло-розового и полупрозрачного, словно у проросшего в подвале картофеля.

— Тебя что-то смущает?

— Проводить инициацию на третий день очень опасно, ребенок может лишиться рассудка. Полагается выждать хотя бы семерик, а лучше месяц. Жрец, который заставил ее пойти на такой риск, сам вызывает у меня подозрения.

Учитывая, что седовласого тоже сложно было назвать нормальным, Джай искренне посочувствовал Твари.

— Но она не свихнулась?

— Нет. Это было бы равносильно смерти, а ее я почувствую сразу. Обряд прошел успешно.

— Ладно. — Обережник вернулся к костру за кружкой. После перечного хлебца щипало не только в горле, но и в носу. — И что нам теперь делать?

— Искать. Она где-то там. — Жрец поднял голову и ткнул пальцем — прямо в Тишша, любопытно прислушивающегося к разговору.

— Мяу, — глубокомысленно сказал кошак.

— Тишш! — возмутился ЭрТар. — Когда ты успел ее сожрать?!

— Мя-а-ау?!!

Мужчина легонько хлопнул корлисса по боку, заставив посторониться. Судя по солнцу, идти на сей раз предстояло на юг.

— Направление изменилось. Видимо, ее куда-то везут и не очень далеко от нас, иначе это не было бы так заметно.

— Слушай, — вспомнил ЭрТар. — А как йеры ищут Тварь? Тоже садовничеством занимаются?

— Да. — Жрец бережно развернул побег, чтобы тот рос в сторону березки, по которой потом сможет взобраться. — Они нашли какой-то способ притворяться нами. Вроде бы на это способны только Приближенные, посвятившие себя Темному, и то не все… но хватает и этого. Мы все уже перепробовали, чтобы закрыть ее от лживого зова, но бесполезно.

— А что, если нынешним жрецам это удалось? — осенило Джая. — Потому-то ты и не можешь до нее достучаться, тваребожец?

— Хотелось бы верить. — Седовласый немного повеселел и взял у ЭрТара хлебец. — И не называйте меня тваребожцем. Меня зовут Брент.

— Вспомнил?

— Напомнила. Собирайте вещи и пошли, если идете.

На крыльце торчал уже другой обережник, так же размеренно двигающий челюстями и плюющийся шелухой. Этот хотя бы заметил йера и, поперхнувшись, вытянулся в струнку, рассыпав семечки. У его ног тут же с кудахтаньем засуетился петух управника, подзывая ринувшихся со всех сторон кур.

Архайн брезгливо дернул уголком губ, проходя мимо, к двуколке. Легонько постучал пальцем по прутьям стоящей в ней клетки, и голубь ответил ему взглядом, более приставшим разбуженной цепной собаке.

Даже голуби у обережи были толстые и наглые, мерзкого сизого цвета. При храме тоже разводили почтовых птиц, черных и белых — для разных вестей. Но, как ни досадно, быстрее и лучше всего послания доставляли такие вот беспородные твари, возвращавшиеся в родную голубятню через все Царствие. Их даже порождения приграничных лесов почему-то не жрали. Видать, боялись отравиться.