Темная материя - Питер Страуб

— Бывшей Мередит Брайт. Той самой, оставшейся в живых после не то церемонии, не то опыта, не то прорыва Спенсера Мэллона на экспериментальном поле агрономического факультета. Той Мередит, с которой ты так и не познакомился.

— Как и с соседом Хейварда — Бреттом Милстрэпом.

— Считай, повезло. И Мэллона ты напрочь забыл.

— Хочешь сказать, он не умер?

Новость потрясла меня: это как услышать, что Минотавр все еще живет в сердце своего лабиринта. Внезапно я ощутил омерзительный привкус и прилив горячей волны, прокатившейся от живота к глотке.

— Ну конечно не умер. Живет себе в Верхнем Вест-сайде Нью-Йорка и честно зарабатывает на жизнь как медиум. Классный, кстати, медиум. Хочешь с ним повидаться? Могу дать адрес.

Я попытался представить, как давлю кнопку звонка у двери Мэллона, и с отвращением содрогнулся.

— Значит, все это время эта сволочь живет и в ус не дует. — Верилось с трудом. — Господи. Знаешь, там, в аэропорту, мне пришла в голову эта жуткая мысль, и я…

— Соберись-ка, Ли, — сказал Дон. — Мы сюда не загорать приехали.

В конце коридора он постучал в дверь с табличкой «Маркетт-люкс».

Дверь распахнулась. Перед нами, намереваясь отступить назад, стоял высокий, сутулый, бледный как мертвец, одетый во все черное мужчина лет тридцати пяти. У него были темные волосы, падающие на лоб, темные блестящие глаза и длинный подвижный рот.

— Да… — произнес он, изобразив небрежный поклон. — А, Дональд, это вы, да.

Он резко сунул Дону вялую руку, которую тот взял и тотчас выпустил, не пожав. Мужчина повернулся ко мне. Его глаза блеснули. Это напоминало знакомство с сотрудником похоронного бюро из старого черно-белого фильма.

— А это, должно быть, мистер Гарвелл, наш знаменитый писатель. Какая честь…

Я принял в ладонь его пальцы, холодные и словно безжизненные, и тут же отнял руку.

— Меня зовут Вардис Флек, мистер Гарвелл, я помощник миссис Уолш. Прошу вас следовать за мной в гостиную.

Мы очутились в прихожей или приемной, где большое овальное зеркало в золоченой раме смотрело на высокий стол с огромной икебаной, раскинувшейся крыльями стебельков и веточек. Позади Флека в углу обнаружились две двери. Он скользнул к той, что справа, и распахнул ее.

— Прошу, — повторил он, улыбаясь одним ртом.

— Надеюсь, вы все так же готовите на всех конфорках, Вардис, — сказал Дон. — И в королевстве царит мир.

— Когда вы рядом, скучать не приходится ни секунды, Дональд.

Флек проводил нас в просторное, строго оформленное помещение с диванами и креслами вокруг столов темного дерева. Голый камин в стене справа; на левой стене — черная консоль с выключенным телевизором и секция выдвижных ящиков возле мини-бара. Вазы из граненого стекла на двух столах держали пышные, торчащие во все стороны цветочные икебаны, отражающиеся в зеркалах — точных копиях того, что в фойе.

— Поверьте моему слову, готовлю я на каждой имеющейся в моем распоряжении конфорке, — добавил Флек. — В этом суть моей должности. Хотел бы добавить, что вы в полном смысле слова неординарный знакомый моей дорогой госпожи. Вы единственный, кто способен требовать денежного пожертвования, только освободившись из тюр-р-рьмы.

Вялым взмахом руки, похожей на сломанное птичье крыло, он указал нам на диваны перед камином.

— Она сделала пожертвование с той же радостью, с какой я его получил.

— Мистер Флек, — сказал я, устраиваясь на жесткой диванной подушке, — можно поинтересоваться, откуда вы родом? Ваш акцент необычайно мелодичен, но мне никак не удается привязать его к какой-то местности.

— Если постараться, привязать можно, — ответил Флек.

Чуть склонившись, он отступал к роскошной двери, увенчанной карнизом и пышным антаблементом, в левой половине комнаты. Точно такая же дверь украшала стену справа от нас. За ними наверняка было множество сообщающихся комнат, таких же холодных и лишенных индивидуальности, как эта.

— История непр-р-ростая, если позволите. Родом я из Эльзас-Лотарингии, но детство провел в Веспреме, Трансданубия, Баконьские горы.

— Флек, если не ошибаюсь, венгерское имя?

Улыбка Флека сделалась жутковато зубастой, а влажные глаза оставались холодными.

— Да, мое имя и в самом деле венгерское, как вы заметили.

Он склонился еще ниже и потянулся за спину, нажал на ручку двери и, когда та открылась, исчез за ней, пятясь. Мы слушали, как удаляются шаги. Вдруг они резко стихли, будто Флек взмыл в воздух.

— Ты часто с ним встречался?

— Не повидаешь Вардиса — не повидаешься с Мередит. По-моему, даже сенатор вынужден устраивать детские праздники или званые обеды через этого типа.

— Сенатор в курсе твоих визитов?

— Конечно нет. Иначе зачем, по-твоему, мы ждали его ухода?

— Ну, значит, она смелая женщина.

— Думаешь, она чем-то рискует? Мередит Уолш плевать хотела на риск, у нее сила воли домушника. Погоди, она идет.

За массивной дверью слева по деревянному полу процокали каблуки.

— Я думал, она придет с другой стороны, а ты? — спросил я.

Олсон приложил палец к губам, уставившись на широкую дверь, будто в ожидании чего-то восхитительного или ужасного.

Когда дверь открылась, первой моей мыслью было: «Что ж, теперь я могу смело сказать, что видел по крайней мере двух невероятно красивых пожилых дам».

Вошла роскошная женщина в коротком черном платье с низким вырезом, элегантном нежно-голубом жакете, черных туфлях-лодочках на трехдюймовых каблуках. Высокая, со стройными ногами, она выглядела непристойно молодой. Пышные волосы как будто мерцали и переливались — от светло-русых к серебристо-белым и наоборот. Все это, конечно же, произвело сильное впечатление, но что заставило сердце встрепенуться, а глаза — затуманиться, — это ее лицо.

Импульсивность, и страстность, и самообладание, горячность и дразнящая холодность, достойное остроумие и глубокая уравновешенность отражались на ее лице наряду с сотней других обещаний и возможностей. Казалось, она способна понять все и объяснить терпеливо и простыми словами. Бесспорная привлекательность этой зрелой женщины наводила на мысль, что молодость всего лишь куколка, из которой должна вылупиться великолепная бабочка. Ее ошеломляющая внешность, очевидный интеллект, горячность, сексуальность, остроумие — все это смутило и потрясло меня, и, когда великолепная, сексуальная, остроумная Мередит Уолш каким-то волшебным образом возникла рядом с моим креслом, я уже безумно хотел, все равно как, забрать ее домой, в постель, и часами заниматься с ней сексом, а потом жениться на ней. Машинально я вскочил, чтобы поздороваться, и почувствовал облегчение от того, что она протянула руку, а не потянулась поцеловать в щеку: оказаться так близко от нее было бы слишком.