Сын Розовой Медведицы. Фантастический роман - Виталий Чернов

Онемевшие казахи опомнились, когда услыхали тяжелый топот Кара-Мергена. Он убегал к подножию горы Кокташ. Жигиты не думали, что все обернется так, но безудержная горячность Абубакира теперь ставила под угрозу и их собственные жизни. Кара-Мерген не должен был уйти в горы. Это было ясно каждому, и тогда двое кинулись его догонять. Но Абубакир, распаленный ненавистью, злобой, дико, по-лошадиному взвизгнул и снова передернул затвор обреза. Рискуя попасть в своих, он вскинул его и прицелился. Грохнул второй выстрел. Бежавшие казахи прянули в стороны. Кара-Мерген высоко подпрыгнул, как подпрыгивает на бегу смертельно раненный теке, и с разбегу сунулся головой в траву. Когда к нему подбежали, он лишь вяло шевелил кривыми ногами да судорожно сжимал и разжимал пальцы. Пуля попала в затылок. Его принесли и положили рядом со Скочинским.

Растерянные, бледные, люди Абубакира не могли смотреть друг на друга. Одни из них, повернувшись на восток, шептали молитву, проводя ладонями по лицу, другие цедили проклятья в адрес страшной долины, которая еще раз оправдала свое название. Они знали, что Абубакир настроен воинственно и носит под чапаном обрез, но никто не предполагал, что он станет стрелять в людей. Они поехали с ним, чтобы только прогнать из запретных владений Жалмауыза русских, которые, как сказал жаурынши, потревожили его покой. Дундулай, конечно, большой человек, у казахов пользовался уважением, но коль он во зло им оказался прямым виновником страшной болезни, опять вспыхнувшей среди казахского журта, то уж тут считаться с былыми заслугами не приходится. Так думали жигиты Абубакира. Но Абубакир все сделал по-своему. Один аллах теперь знал, что ожидает их впереди.

Первым подал голос Кадыр. Он всегда был послушным воле хозяев, но убийство Скочинского, которому он когда-то назвался братом, подняло в его душе неудержимый протест.

— Что ты наделал? — сказал он Абубакиру. — Ты обманул нас всех. Ты убил моего названого брата.

— Молчи, собака! — крикнул Абубакир. — Тот, кто называет себя братом гяура, сам гяур. Клянусь аллахом, ты будешь лежать вместе с ними, если надумаешь, меня выдать! — И резко клацнул затвором обреза.

Кадыр попятился. Абубакир действительно может сделать все. Он верная опора Кильдымбая. Убьют, спрячут, и никто не будет знать, куда делся безродный и бедный табунщик. Но и его неуверенного протеста хватило, чтобы другие задумались о своей судьбе.

Сын Кильдымбая Жайык подошел к Абубакиру и, глянув на окровавленный рот Скочинского, к которому он совсем недавно лично подносил большую щепоть обжигающего пальцы бесбармака, сказал:

— Ты убил их обоих.

— Да, — жестко ответил Абубакир. — Я убил их обоих, потому что такова была воля аллаха.

— Но вместе с кровью русского ты пролил кровь и правоверного. Нет ли в этом греха?

— Нет. Пособник гяуров не может быть правоверным, — отрезал Абубакир. — Так говорил Асаубай.

— Хорошо, — тихо вздохнул другой жигит. — Но в горах осталось еще двое. Кара-Мерген сказал: «Они остались продолжать работу. Через неделю мы должны к ним вернуться». Что ты скажешь на это?

— Они не дождутся их и спустятся сюда. Тогда мы сделаем с ними то же самое.

— О алла! Что ты задумал, Абубакир?! Нам не сносить из-за тебя головы…

Абубакир презрительно через губу сплюнул.

— Вы не жигиты! У вас нет ни ума, ни храбрости. Ваши головы вместо мозгов набиты мякиной, а сердца похожи на верблюжий помет! Если мы не убьем Дундулая и его девчонку, нас всех ожидает смерть. Советская власть не пощадит не только меня, но и вас. Станет ли она разбираться, кто стрелял, а кто помогал стрелять?

Да, это было сказано убедительно.

— Если же убьем всех, степь покроет молчанием нашу тайну. Какой мужчина пожелает стать женщиной? Разве законы адата не повелевают блюсти единство между правоверными?

Да, это было сказано обнадеживающе.

— Мы так спрячем гяуров, что не нарушим даже покоя травы над ними. Никто из нас не польстится на их добро. Мы уничтожим его, и никто не будет знать, здесь ли или в другом месте останавливались гяуры. Лошадей угоним с собой и продадим в дальние аилы. Тогда Жалмауыз возрадуется и не станет больше посылать в степь черные болезни, и казахи снова обретут покой. Такова воля аллаха, услышанная муллой Асаубаем во время пророческого сна, такова мудрость Асаубая, тайно переданная мне для вас.

Да, это было сказано поучительно.

И все повернулись к востоку, воскликнув в поднятые ладони:

— Бисимилла иррахманиррахим! Да будет так, как велит бог!

После короткой молитвы Абубакир подошел к Кадыру и не без тайного умысла сказал ему:

— Ты повезешь русского.

Он явно хотел сделать его сообщником.

— Я не обагрял своих рук его кровью, — снова было запротестовал Кадыр, но, чувствуя на себе решительный и беспощадный взгляд страшного человека, умолк.

— И никому ничего не скажешь, — не обращая внимания на его протест, жестко продолжал Абубакир. — Иначе замолчишь навсегда. А теперь делай, что тебе говорят…

Убитых погрузили на лошадей и повезли в глубь долины. Кадыр вез русского, положив его поперек седла, а Жайык — Кара-Мергена. Какой-то тайный голос шепнул Кадыру запустить руку в карман куртки русского, которую он тоже прихватил с собой. Может, его документы когда-нибудь пригодятся ему, чтобы очистить перед людьми свою душу, насильно втянутую в тяжкий грех. Ибо аллах всемилостив.

Кадыр нащупал плотную пачку каких-то бумаг и, не глядя на них, боясь, чтобы не увидели другие, сунул за пазуху.

Яму выкопали заступом, найденным в палатке, но предварительно осторожно подрезали и сняли дерн: Абубакир не велел нарушать покоя травы. Но когда очередь дошла до самих похорон, Жайык воспротивился, чтобы Кара-Мергена, как и русского, придавить землей.

— Он мусульманин! — заявил Жайык. — Я не стану зарывать его, как собаку.

— Да, это верно, — кивнул Кадыр.

— Мы погребем не только тело, но и душу, а это большой грех, — сказали другие.

Тогда Абубакир велел сделать в яме подкоп. Кара-Мергена завернули в его же чапан и подсунули в нишу, а рядом опустили Скочинского. Вместе с ними под сожалеющий цокот жигитов положили все вещи ученых. Яму завалили, хорошенько утоптали землю, а потом аккуратно прикрыли дерном. Лишнюю землю унесли подальше и высыпали в сурчиные норы.

Были люди — и нет; нет и следа от них. Кто подумает, что здесь, на чистом и ровном месте, где колышется чемерица, пестуя на ветру ядовитые дугожильные листья, похоронены два человека? Кто найдет их, если, даже отойдя и вернувшись, не скажешь сразу, тут ли? Память обманчива, время же всемогуще.