Сестра милосердия - Мария Воронова

Он съел немного только после упорных уговоров, заметив, что еда вызывает у него сильную тошноту, которую он не всегда может сдержать. Элеонора не слишком настаивала, понимая, что каша — это не та пища, что требуется истощенному человеку. Нужны яйца, куриные бульоны, свежее молоко, фрукты.

Потом она вышла познакомиться с ответственной квартиросъемщицей. Ею оказалась мрачная декадентка лет сорока, одетая во все черное. Она сидела в кухне и курила папиросу, заправленную в полуметровый мундштук. В ответ на робкую речь Элеоноры, что она хорошая знакомая Воинова и будет теперь при нем сиделкой, декадентка неожиданно взглянула на нее с симпатией и разрешила стирать не по расписанию, а хоть каждый день, если ванна свободна. Элеонора тут же воспользовалась этим предложением и очень смутила Константина Георгиевича.

— Вы все трудитесь и трудитесь, — проворчал он, — а я хотел побыть с вами, поговорить.

— Подождите, я вам еще надоем.

Элеонора нахмурилась, думая, что ей нужно будет принести в несовершенное хозяйство Воинова. И вдруг заметила, что на левом боку его гимнастерки расплылось влажное пятно.

— Что это?

— А, ничего такого. У меня там рана, я потом сам перевяжу.

— Позвольте мне.

Воинов покачал головой, но Элеонора настояла.

С ее помощью он снял гимнастерку и нижнюю рубаху. Как больно было смотреть на него, такого слабого, беззащитного! Межреберные промежутки запали настолько, что сквозь них, казалось, видно, как бьется сердце. В левом подреберье обнаружилась застарелая рана. Багровая от долгого воспаления, она сочилась гноем. Элеонора призвала на помощь всю свою аккуратность, даже легкое прикосновение к таким наболевшим ранам очень чувствительно.

— Я надеялся, вы избавите меня от этого унижения, — вдруг глухо сказал Константин Георгиевич, когда она помогла ему надеть рубашку.

— Простите, я не поняла.

— Я хотел, чтобы вы запомнили меня другим. Человеком. Мужчиной, наконец. А не гниющим куском плоти.

Был только один способ бороться с этим затруднением.

— Если посмотреть широко, то все мы, в сущности, такие куски плоти.

— Должен заметить, вы, Элеонора Сергеевна, очень аппетитный кусочек, — парировал Воинов с улыбкой.

Она тоже улыбнулась, хотя на душе скребли кошки.

Когда надежды нет, остается только смеяться, и грубоватые шутки поддержат его лучше слезливых страданий и истерик, но как же тяжело дается это спокойствие!

В хлопотах время пролетело быстро, они оглянуться не успели, как наступил поздний вечер. Элеонора собралась домой.

— Я приду завтра. Вы проснетесь, а я уже буду здесь.

— Главное, чтобы я еще был здесь, — хмыкнул Воинов. — Все, все, я пошутил! Идите спокойно, несколько недель у меня есть.

Она не спала всю ночь. На сердце лежала свинцовая тяжесть, серая безнадежность. Жизнь Элеоноры никогда не была особенно счастливой, но все прежние несчастья вдруг показались ей детскими обидами, мимолетными неприятностями рядом с нынешним горем. Особенно тяжело было то, что все пережитое раньше касалось только ее, и если она не могла ничего изменить, то своими чувствами и делами распоряжалась по собственному усмотрению. Она была хозяйкой своего горя раньше, а теперь — нет. Теперь она может только смотреть, как угасает ее друг, единственная родная душа. И все ее мастерство сиделки, самый лучший уход в конечном счете ничего не изменят…

В маленькой комнате ей стало очень душно, Элеонора вышла на лестницу и курила одну папиросу за другой. Зачем случилось так? Почему этот осколок не пролетел мимо? Почему Воинов не демобилизовался, когда война пошла на убыль, или не перевелся в какой-нибудь центральный госпиталь, на что имел полное право благодаря своему мастерству?

Понимая, насколько бессмысленны теперь все эти вопросы, Элеонора продолжала терзаться ими до самого утра. Лишь в шестом часу, когда за бурыми крышами домов показался краешек солнца, она смогла взять себя в руки и направить мысли в практическое русло.

Во-первых, нужно пригласить к Воинову хорошего врача, вдруг он скажет, что есть надежда. По крайней мере, даст рекомендации, чтобы облегчить его состояние, насколько возможно. Да, Константин Георгиевич сказал, что безнадежен, но нет на свете людей, которые бы объективно и здраво судили о своем положении.

Он слишком слаб и не сможет оставаться один целые сутки, пока она на дежурстве. Но поскольку Воинов смущается даже от ее заботы, присутствие другой сиделки доставит ему настоящие страдания. Значит, требуется взять отпуск, и немедленно. У нее есть и законный отпуск, и много донорских дней (отгулы за сдачу крови, которые она никогда не использовала и никогда не вспомнила бы о них в других обстоятельствах).

Даст ли ей старшая все заслуженные дни? Если нет, придется увольняться. Деньги у нее есть, а потом, если… Если случится то, о чем думать просто невозможно, она всегда найдет работу. Уедет к Петру Ивановичу под крыло или еще куда-нибудь, где нужны хорошие сестры.

Кстати, деньги. Вопрос не праздный, Воинову потребуется усиленное питание. Ведя довольно аскетический образ жизни, Элеонора тратила мало, от каждого жалования оставалась треть, а то и половина. Она откладывала деньги без какой-то ясной цели, а теперь вот пришел их черед. Если этого будет недостаточно, она снесет в Торгсин кольцо Ксении Михайловны, за него можно выручить много. Будет неловко перед теткой, но Воинов важнее.

Кажется, придется нарушить данное Константину Георгиевичу обещание. К восьми утра Элеонора побежала в академию. Старшая, как всегда, куда-то опаздывала, и даже если у нее не было срочных дел, считала ниже своего достоинства вот так вот взять и сразу поговорить с подчиненной.

— Жди, пока я освобожусь, — бросила она и умчалась.

Для Элеоноры находиться в оперблоке одетой по-уличному было все равно что голой на улице. Переодеваться она тоже не хотела, поэтому вышла на широкую лестничную клетку, попросив санитарочку выглянуть, когда старшая освободится.

Хлопнула дверь наверху, и к ней спустился Крылов, нетерпеливо разминая в руке папиросу.

Дружелюбно протянул ей пачку и сказал: «Ы?»

От курева у Элеоноры стояла горечь во рту, но она взяла папиросу, чтобы не обижать единственного человека в академии, который искренне ей симпатизировал.

Заметив, что она в гражданском платье, он вопросительно поднял свои короткие брови, и Элеонора вдруг решилась. Константин Георгиевич проснулся, ждет ее, сейчас не время для условностей.

— Простите, вы не могли бы мне помочь?

— Угу!

Крылов отвел ее в свой кабинет, посадил на стул, а сам устроился напротив, подперев щеку кулаком. Другой рукой он махнул, мол, рассказывайте.

Она заговорила и почувствовала, что голос предательски дрожит, несмотря на все усилия держаться хладнокровно.

Крылов встал, пошарил в шкафчике и извлек оттуда бутылку коньяка. Плеснул немного в стопку, подал ей. Элеонора хотела только пригубить, но он придержал стопку за дно, пока она не выпила все.

Алкоголь — плохое лекарство, но, кажется, именно оно было сейчас нужно. Она почувствовала себя не такой растерянной.

— Жди здесь, — буркнул Крылов и вышел.

Его не было долго, Элеонора стала уже волноваться, как он появился с отпускными документами.

— В бухгалтерию — сама. Будет нужен врач — обращайся. Я не абдоминальщик, но найду.

Выдав эту невероятно длинную для него речь, Крылов откинулся на спинку стула и махнул рукой, иди, мол.

Получив баснословные отпускные, Элеонора заторопилась к Воинову. Пришлось сделать небольшой крюк и купить на Мальцевском рынке два яйца, кусок куриной грудки и несколько яблок. Хотела взять еще молока, но не было посуды.

Воинов встретил ее с такой радостью, что ей стало немного не по себе.

— Слава богу, наконец-то! А я уже стал думать, что наша вчерашняя встреча мне приснилась.

— Нет, не приснилась. Я здесь и сейчас буду варить вам бульон.

Константин Георгиевич поморщился. Мысли о еде вызывали у него тошноту.

В кухне Элеонора вновь встретила соседку. Она немного побаивалась эту мрачную женщину, чувствовала себя непрошеной гостьей и старалась быть как можно незаметнее на общей территории. Но дама неожиданно дружелюбно обратилась к ней:

— Не сочтите, что я лезу не в свое дело, но у вас, верно, ничего нет из обстановки?

— Нет, но это не страшно, — улыбнулась Элеонора.

— Вы меня чрезвычайно обяжете, если возьмете несколько вещиц. После уплотнения я живу, как на складе.

— Но…

— Не спорьте. У вас сейчас полно других забот. А насколько я поняла, ваш муж служил хирургом еще в империалистическую. Мог лечить кого-то из моих…

Хозяйка глубоко затянулась.

— Константин Георгиевич не мой муж, — поспешно сказала Элеонора.