Петербургский изгнанник. Книга первая - Александр Шмаков

— Слава их — слава земли российской, — сказал Радищев, как бы продолжив этим мысль Григория Ивановича, с которой был согласен.

Наталья Алексеевна, слушая мужа, наблюдала за гостем. Благородное лицо Радищева было спокойно, пока он слушал, но сразу преобразилось, как только он сказал о славе земли российской. И, не говори Радищев этих слов, Наталья Алексеевна прочла бы их всё равно в его живых и выразительных глазах, которые словно горели непотухающим огоньком.

О чём были думы этого смелого, волевого, уже не молодого человека? Что занимало в эту минуту гордого изгнанника, странной судьбой заброшенного в их далёкие, сибирские края?

Радищев в свою очередь тоже внимательно посмотрел на Наталью Алексеевну и оценил её внешность. Свежее, совсем, молодое, чуть тронутое веснушками, лицо Шелеховой, сосредоточенные карие глаза были привлекательны и красивы.

Молчание становилось неловким и показалось Радищеву чересчур продолжительным. Александр Николаевич, заметив золочёный ковш с гербом, выжидал удобный момент, чтобы спросить Григория Ивановича о заинтересовавшей его реликвии, хранящейся в шкафу. Сейчас можно было спросить об этом, и Радищев, как бы между прочим, спросил Шелехова о золочёном ковше с гербом.

— Награда государя Петра Первого родичам моим за честную службу, — с заметной гордостью сказал он, — чту, как святыню семейную…

Радищев, ещё раньше понявший, что Григория Ивановича к берегам Аляски тянули не шкуры дымчатых песцов и бархатных котиков, а благородные цели открывателя новых земель, теперь окончательно убедился, что руководило Шелеховым в его нынешних делах. Что могло быть выше подвига, свершённого во имя цели, за которую боролись предки? Так и должен поступать истинный сын отечества!

— Россия и её окраина — Сибирь — мир, сотворенный Петром, — сказал воодушевлённо Шелехов. — Этот муж разлучил тьму со светом, открыл новый край государству нашему… Славу России услышали в Европе при Петре. С него началась новая история государства российского…

Осторожность оставляла Радищева всякий раз, когда собеседник обнаруживал созвучные его настроению мысли. В такие минуты к Александру Николаевичу приходил дар убеждениями совсем незаметно Радищев привязывал собеседника к своему сердцу.

— Пётр не в пример многим другим царям, именуемым Великими, — сказал Радищев, — действительно был мужем необыкновенным…

Александр Николаевич хорошо знал отечественную историю и часто искал в ней ответа на волнующие его вопросы об исконных формах политической жизни русского народа. Радищев видел, что цари и князья, отнявшие вольность у народа, с каждым годом, десятилетием, столетием всё более и более закабаляли его.

Наталья Алексеевна, следя за выражением лица гостя, всё больше и больше проникалась уважением к этому человеку.

Она заметила, что как только Радищев заговорил о Петре, лицо его вновь словно озарилось. Наталья Алексеевна вспомнила слова мужа: «пламень души его обжигает» и попыталась поглубже заглянуть в его открытые и ясные глаза, чтобы всем сердцем почувствовать искренность души Радищева.

— Скажу прямо, Пётр не отличался созданием учреждений, к народной пользе относящихся, — продолжал Радищев, — победитель Карла XII, этот властный самодержец дал первый стремление столь обширному государству, хотя народу российскому принёс более тягостное закабаление…

Наталье Алексеевне нравилась убеждённость Александра Николаевича, вдохновение, каким загорелся он, говоря о величии Петра, имя которого в семье Шелеховых чтили превыше всего на свете. Наталья Алексеевна перевела взгляд на мужа и поняла, что он также восхищён Радищевым. Она проникалась сейчас сама силой того вдохновения, которое горело в человеке, умеющем с большой страстью говорить о великом.

Радищеву припомнилось его первое сочинение «Письмо к другу, жительствующему в Тобольске», напечатанное в домашней типографии. Он долго вынашивал мысли, изложенные в этом письме, адресованном Сергею Янову, служившему тогда директором экономии в Казённой палате Тобольского наместничества. Это был его старый друг: они вместе учились в Пажеском корпусе, а затем в Лейпцигском университете. Однажды в их руки попало сочинение Жан-Жак Руссо «Об общественном договоре». Они, не отрываясь, прочли его залпом и горячо заспорили между собой: прав ли женевский гражданин, видевший в Петре «подражательный гений» и обвинивший русского царя в том, что он слишком рано стал насаждать цивилизацию среди своего народа.

Это был страстный, затянувшийся на несколько ночей спор друзей. Радищев с молодой пылкостью протестовал и возмущался, Янов пытался защищать Руссо. Открытие памятника Петру I августовским днём 1782 года с новой силой воскресило в Радищеве память о прежнем споре с Яновым. В это время мысли Александра Николаевича были уже зрелы, устойчивы, подкреплены знаниями истории. Он изложил их в письме к другу; Радищев не мог теперь простить Жан-Жак Руссо, обвинявшему Петра, и, вопреки ему, утверждал, что Пётр, являлся мужем необыкновенным, вполне заслужившим название Великого.

— Я не унижуся в мысли, — сказал Радищев, — превознося хвалами столь властного самодержца, который истребил последние признаки дикой вольности своего отечества. Он мёртв, а мёртвому льстить не можно!..

Шелехов слушал внимательно, боясь пропустить хотя бы единое слово Радищева. Как хорошо сказал он о государе Петре: «истребил последние признаки дикой вольности своего отечества».

И Григорию Ивановичу представился отдалённый край отечества, где ещё не истреблена дикая вольность, и вся деятельность мореходной компании стала выглядеть по-новому. Заселение русскими земель Кадьяка он начал с того, что попытался установить дружеские отношения с островитянами. Без этого нельзя было приобщить туземное население к оседлой жизни, к земледелию, скотоводству, привить ему любовь к иному образу существования.

Успешно продолжая хозяйственное строительство на островах, Шелехов искал путей упрочения дружбы с туземцами и шёл им навстречу. Григорию Ивановичу припомнилось всё до мельчайших подробностей, как он организовал первую школу для мальчиков из числа заложников и стал обучать их русской грамоте. Его пытались обвинить в жестокосердии к туземцам. Перед ним живо предстал подлекарь Мирон Бритюков, бывший с ним в плавании, который сделал донос капитану Биллингсу, прибывшему для научного обследования берегов Америки по личному поручению императрицы Екатерины II.

Воспоминание вызвало горький осадок. А сколько недоброжелателей и поныне занимаются травлей его? Григорию Ивановичу захотелось поведать об этом Радищеву, раскрыть ему историю своих стремлений и борьбы, начертать перед ним грандиозный план своей компании, выношенный им в последнюю поездку в Охотск, где он встречал корабли, прибывшие из Америки.

— Я скажу, что мог бы Пётр прославиться больше, вознеся себя и отечество своё тем, что утвердил бы вольность частную… — продолжал Радищев. Голос его стал сразу звонче и ещё более убедительным. Григорий Иванович с Натальей Алексеевной взглянули на гостя. Он был сильно возбуждён. Чёрные глаза его, казалось, горели и искрились; столько в них было сосредоточено огня и силы.

— Большой человек велик своим сочувствием к угнетённому народу. У Петра этого не было… Смелый и дерзкий деятель русского размаха, он оставался царём, как все цари, которые ничего добровольно не упустят из своей власти, сидя на престоле…

Шелехову нечего было ни возразить, ни сказать в ответ Радищеву. Петербургский изгнанник подтвердил ему своё убеждение. Это был неподдельный голос его сердца, без фальши, могучий, привлекательный своей душевной чистотой. Григорию Ивановичу в этот момент Радищев не казался несчастным и отверженным человеком. «Ни Сибирь, ни заточение в Илимский острог не сломят его убеждений до самой смерти», — подумал о нём Шелехов.

А Радищев, словно поняв, что увлёкся и сказал что-то лишнее, может быть, не совсем уместное в этом доме, где свято чтили деяние Петра Первого и могли обидеться за прямоту противного мнения, высказанного о государе, улыбнулся и, как бы отвечая на свою мысль, застенчиво сказал:

— Ежели человек действует на пользу ближних и убеждён в своей правоте, разве им не руководит само провидение?

— Руководит, Александр Николаевич, руководит! — Шелехов, тоже возбуждённый, подошёл к Радищеву, поймал его руку и дружески пожал её.

— Спасибо, большое спасибо за урок! Я видел Петра Первого с одной стороны, вы помогли разглядеть его с другой. От слов ваших, горячих и правдивых, государь Пётр стал ещё славнее для меня…

Александр Николаевич мельком взглянул на Наталью Алексеевну. Она тоже поднялась и стояла возле кресла. Глаза её горели, она была мила и обаятельна. Взгляд её благодарил Радищева.