Петербургский изгнанник. Книга первая - Александр Шмаков

— Вот теперь разрешите присесть, — сказал Александр Николаевич и опять улыбнулся сначала хозяину дома, потом хозяйке.

— Я принесу сейчас горячего кофе, — предупредительно сказала Наталья Алексеевна. Александр Николаевич почувствовал себя несколько расслабленным. Это случалось с ним всегда после того, когда он говорил о чём-либо возбуждённо и страстно.

Шелехов, стоя посредине комнаты на шкуре белого медведя, одобрительным кивком ответил на слова жены. Радищеву, сквозь прищуренные глаза, Григорий Иванович показался стоящим на льдине.

— Я перебил ваш разговор о плавании к берегам Нового Света своей тирадой о Петре Первом… Я охотно выслушаю вас, — извинительно сказал Александр Николаевич.

— Можно ли бросить начатое предприятие? — с вопроса начал Шелехов и тут же ответил: — Нет нельзя! Я буду продолжать своё дело: начало и пример в сём принесут желанные плоды, и матушка-государыня со временем поймёт великое начинание мореходной компании…

«Едва ли», — хотелось сказать Радищеву, но он умолчал и подумал о Шелехове: «Русский мореход смело ломал дикие нравы завоевателей». Александр Николаевич, вспомнил, что писал в своей книге о европейцах, опустошавших Америку, утучнивших нивы кровью её природных жителей. Чего жаждали они, покоряя опустошённые страны своей державе? Злобствующие европейцы, проповедники миролюбия во имя бога истины, учителя «кротости и человеколюбия», несли туда убийство, порабощение, покупая невольников в других странах.

«Не грабежами и разорением курильских и алеутских земель занимались люди мореходной компании Шелехова, — слушая Григория Ивановича, размышлял Радищев, — а приобщением их к государству российскому, насаждением там скотоводства, земледелия, грамоты среди туземного населения».

А Шелехов продолжал:

— Я предложил план экспедиции по Ледовитому морю.

Григорий Иванович шагнул к карте и взмахом руки очертил весь север.

— Мне хотелось узнать берега американской земли, лежащей ближе к полюсу, и я сие сделал бы…

Шелехов на минуту смолк. Недавно он написал официальное представление генерал-губернатору Пилю, а тот осторожно сообщил об этом в письме государыне. В столице некогда было заниматься предложениями иркутского наместника. Кабинет её величества молчал. Молчание не обескуражило упрямого мореходца. Он брался снарядить вторую экспедицию на север за свой счёт. Ему хотелось проверить оставшиеся неизвестными пути в Ледовитом море и Беринговом проливе. Морская карта его родины могла быть обогащена новыми путями. Григорий Иванович решил, что можно отправлять суда из устья Лены, Индигирки и Колымы прямо на манившие его воображение противоположные берега Нового Света. Так впервые рождена была идея установить связь с Америкой северным путём — самым кратчайшим и выгодным для России.

— Летось я подал рапорт государыне, что могу крейсировать одними судами из Кадьяка на Северный полюс, другими, — говорил Шелехов, — отважиться пройти туда из устья Лены…

— Изумительный и смелый план! — горячо сказал Радищев.

Разве в недавно отправленном письме графу Воронцову он не писал об этом же? Разве не предугадал он, как потомки товарищей Ермака будут искать и откроют себе проходы через льды Ледовитого моря, слывущие непреодолимыми? Разве он не готов сам вызваться найти этот проход, несмотря на все опасности, обычные в такого рода предприятиях?!

Александр Николаевич вспомнил пророческие слова Михаилы Ломоносова и прочитал их:

…Я вижу умными очами:Колумб Российский между льдамиСпешит и презирает рок…

— Не могу жить без думы о родине, Александр Николаевич, — сказал Шелехов.

Дыхание мореходца стеснилось, всё существо его наполнилось глубоким волнением.

— Ласкаюсь послужить ей трудами… — проговорил Шелехов и смолк.

— Григорий Иванович, продолжайте, пожалуйста, о вашем Кадьяке, — попросил Радищев, — вы так хорошо рассказываете…

И Шелехов говорил, каким он представляет новый город «Славороссию», выстроенный там на далёких холодных берегах. Он рассказывал о нём почти с такой же силой убеждения, какая ещё недавно звучала в голосе и словах Радищева. При въезде в этот город будут стоять большие ворота, от которых начнутся прямые улицы. На площадях города он воздвигнет красивые обелиски в честь русских патриотов, а вокруг всего поселения соорудит редуты с установленными на них пушками для охраны горожан от налётов морских пиратов.

Окна уже затянулись вечерней синевой. Почти незаметно сгустились сумерки. Вошла Наталья Алексеевна с зажжёнными свечами в подсвечнике. Радищев почувствовал, как долго задержался в доме Шелехова, где время пробежало незаметно.

Потом Наталья Алексеевна принесла серебряный кофейник с чашечками на подносе, разлила горячий кофе и подала его Радищеву с мужем, а сама вновь присела в кресло напротив гостя.

— Жизнь человеческая коротка, а свершить хочется многое, — мечтательно сказал Григорий Иванович, отпивая кофе.

Открытый лоб, смелый и решительный взгляд, резкие движения и подвижность всей атлетической фигуры Шелехова говорили не только о физической силе, но и о большой духовной энергии, сосредоточенной в этом человеке, вышедшем из низов народных. Неукротимый, упорный и настойчивый в своих делах, Григорий Иванович был близок и понятен во всём Радищеву.

— Разве россияне не могут завести сначала торговлю, а потом завязать свои отношения с Японией, Китаем, Кореей, Тибетом и Бухарией?

— Это заветная мечта твоя, — сказала Наталья Алексеевна.

— Мы будем на Филиппинах и в Индии, ибо это важно для процветания могущества России.

Вот таких исполинов и должен рождать народ российский! И Радищев думал, что им предстоит свершить великие деяния во славу отечества, поднять и победоносно вынести тяжёлую борьбу во имя претворения лучших чаяний и надежд, таящихся в груди народа российского.

Пламя свечей тускнело. Наталья Алексеевна щипчиками снимала нагар с них, и комната снова озарялась ровным светом. Ещё долго текла задушевная беседа в рабочей комнате Шелехова…

С восходом солнца над площадью взвился вздёрнутый на мачту торговый флаг. Иркутская ярмарка открылась. Радищев все эти дни тщательно наблюдал за приготовлениями к знатному торгу. Город на Ангаре преображался на глазах у него. Раньше всех завершили приготовления к ярмарке в провиантских и винных магазинах. Повсеместно обновили вывески, подкрасили двери, раскинули дополнительно торговые палатки и шатры.

Шумнее всего было у питейных домов. Китайские фокусники устроили тут свои балаганы и удивляли народ иноземной невидалью: глотали аршинные шпаги, метали ножами в человека, приставленного к щиту, змеёй извиваясь, пролезали в кольца, словно были бескостными существами, и много других чудес-фокусов показывали за копейку и пятак.

Были у питейных домов и русские чудодеи, хвалившиеся своей силой и удалью. Они водили на цепях больших косолапых медведей, дразнили зверей. Медведи оглашали улицу рёвом, а потом под хохот и крики толпы чудодеи затевали неравную борьбу с разъярённые зверем и, пораненные его когтистыми лапами, обливались кровью. В разодранных платьях, как ни в чём не бывало, они собирали в кружки медяки у захмелевших от азарта зрителей.

Это было самое дикое развлечение из тех, какие наблюдал Александр Николаевич на базарной площади, — любимое здешним купечеством и промысловым людом.

Рядом с медвежьей борьбой устраивались и кулачные бои. Смотреть их также стекалась большая толпа. Иногда подгулявший зверолов, подстрекаемый другими промысловиками, выходил из толпы на средину круга, разгорячённый вступал в кулачный бой и дрался до тех пор, пока хватало его силы.

Каких только утех не насмотрелся Радищев в эти дни в городе на Ангаре, где на здании губернского правления красовался подмалёванный серебряный щит, на котором изображён был бабр, бегущий по зелёному полю с соболем в зубах. Отменный герб этот указывал, чем знатен и богат был город с древних времён. Александр Николаевич невольно связывал это с тем, что видел теперь, смотря на забавы толпы, напоминающие ему кровожадную повадку бабра.

Радищев думал о том, как незначительны ещё плоды просвещения в Сибири, если в городе, богатом торговлей и именуемом путешественниками и купцами «Сибирским Санкт-Петербургом», живучи темнота и народная дикость.

Оживлённый гомон стоял возле пёстрой карусели. Большое колесо, вращаемое людьми, чуть поскрипывая под брезентовой крышей, носило по кругу на железных прутьях деревянных ярко раскрашенных лошадей, слонов, верблюдов, собак, львов. На них важно восседали не только подростки, но и чубатые парни, приехавшие на ярмарку из окрестных сёл.