Книжные контрабандисты. Как поэты-партизаны спасали от нацистов сокровища еврейской культуры - Давид Фишман

Суцкевер положил в конверт документ из архива Семена Дубнова, экземпляр «Гето эйдиес» («Новостей гетто»), официальный бюллетень администрации Виленского гетто, еще несколько бумаг. Он не знал ни адреса, ни телефона Вайнрайха, а потому дал Уинтер следующие указания: «Отнести пакет по адресу Восточный Бродвей, 183, в редакцию еврейской газеты “Дер тог” (“День”) — там кто-нибудь сообщит телефонный номер Макса Вайнрайха. Позвоните ему оттуда, подождите. Никому другому пакет не отдавайте, даже не упоминайте о нем. Позвоните и ждите — и да благословит вас Бог»[346].

Уинтер выполнила все указания Суцкевера, реакция Вайнрайха оказалась именно такой, как Суцкевер и ожидал. Директор ИВО попросил Уинтер никуда не уходить, он приедет незамедлительно. Вайнрайх забрал конверт, а вместе с ним — короткую записку от Суцкевера: «Посылаю свои приветы из нашей разрухи. Мать вашей жены прожила в гетто почти все два года его существования. В августе 1943-го умерла в собственной постели — лучшего конца в гетто быть не может. <…> Мне удалось спасти часть вашего архива и библиотеки. В земле сохранилось не все. Писать сложно. Сердце готово разорваться»[347].

После этого послания восстановилась связь между двумя людьми, которые раньше были учеником и учителем. Вайнрайх стоял во главе детской еврейской организации «Ди бин» («Жук»), в которую входил Суцкевер, а через несколько лет Вайнрайх стал учить его старинному идишу, чтобы Суцкевер смог писать стихи на «шекспировском» языке. Теперь, после Холокоста, ученик сообщал учителю, что спрятал его личную библиотеку и архив в гетто и приглядывал за его тещей Стефанией Шабад. Суцкевер скрыл правду о ее судьбе — возможно, из сострадания к своему корреспонденту. Стефания Шабад не умерла в гетто в своей постели. Она была вывезена в лагерь смерти Майданек[348].

Вайнрайх знал из сообщений в прессе, что часть виленского собрания ИВО спасена. И вот теперь, в январе 1945 года, фрагменты этого собрания оказались у него в руках. Вернувшись в здание ИВО на 123-й Западной улице, он пригласил к себе в кабинет трех руководителей института: старшего библиотекаря Менделя Элкина, историка Якова Шацкого и председателя научной коллегии ИВО педагога Лейбуша Лерера — все они были иммигрантами из Восточной Европы. Он развернул пакет, и все четверо дотронулись до страниц, ставших, по словам Суцкевера, «окровавленным отражением их душ». Они склонили головы и утерли слезы.

Отвечать на записку Суцкевера Вайнрайх не стал. Он понимал, что, если написать в Москву, органам тут же станет ясно, что известный поэт из Вильны общается с американцами. Для Суцкевера это могло обернуться серьезными проблемами. Поэтому Вайнрайх пошел на то, на что, при сложившихся обстоятельствах, пойти было тяжелее всего. Он промолчал и стал выжидать.

По мере того как туман войны рассеивался, в ИВО от выживших в Виленском гетто все чаще поступали обескураживающие сведения. Все сотрудники института были убиты. Никто — буквально никто из тех, кто работал в ИВО и находился в Вильне на момент прихода немцев, — не выжил. Вайнрайх остался один. Осознавать это было мучительно.

Первый послевоенный выпуск «ИВО блетер» Вайнрайх посвятил памяти погибших ученых, сотрудников, замлеров (собирателей), аспирантов и меценатов ИВО. Шестнадцатистраничная мемориальная статья носила название «Ицкор» — так в иудаизме называется поминальная молитва. «Помимо скорби об истреблении нашего народа, ИВО скорбит и о собственных утратах. Восточноевропейской еврейской общины, ради которой ИВО и создавался, более почти не существует. Погибли почти все многотысячные корреспонденты ИВО из сотен городов и местечек, а они были основанием структуры ИВО. Погибли почти все люди, создававшие ИВО своим ежедневным трудом, преданные ему душой и телом». В «Ицкор» с несказанной любовью и болью были включены краткие биографии 37 сотрудников.

«Зелиг Калманович. Это имя надлежит поместить в начале списка мучеников ИВО, загубленных немцами. С 1929 года, когда он вернулся в Вильну после пятнадцати бурных лет, Калманович оставался членом исполнительного комитета ИВО. В 1931-м, когда был создан “ИВО блетер”, он стал главным редактором. Однако из перечисления его должностей невозможно составить представление о его светоносной личности. Нужно было лично знать этого человека, который в шестидесятилетнем возрасте сохранил и энергичность, и скромность молодости. Его эрудиция в вопросах прошлого и настоящего евреев, в том, что касается иврита и идиша, была столь же необъятна, как и его общие познания. <…> Если вы ему нравились, вы могли прислониться к нему, точно к дубу. А ему нравились все, в ком он усматривал правдивость и честность. Таковы были его отличительные свойства. <…> Его отличала безграничная любовь не только к еврейскому народу, но и к отдельным евреям. Он продемонстрировал это на последнем этапе своей жизни, в лагере смерти в Эстонии, откуда они с женой Ривой так и не вернулись. Там он любовно и заботливо ухаживал за больным человеком, который еще несколько лет назад был его недругом. Мир существует благодаря таким выдающимся людям, как Зелиг Калманович».

«Марк Идельсон. Инженер по специальности, преподаватель техникума ОРТа в Вильне, свое свободное время посвящал ИВО. С момента рождения нашего института до момента гибели нашей Вильны трудился в архивах, не получая ни гроша за свой труд».

«Ума (Фрума) Олькеницкая. Родом из состоятельной семьи, где больше говорили на русском, чем на идише. Однако именно она создала при ИВО музей театра на идише. Она была художницей, но не смогла осуществить мечтаний юности. Вместо этого она с присущим ей тонким художественным вкусом развешивала картины и фотографии по стенам, писала вывески для здания ИВО, оформляла титульные листы для его публикаций».

«Меир Бернштейн. Он был в ИВО бухгалтером. Но кроме того, он всей душой любил и поддерживал все городские организации, связанные с идишем. Реб Меир, как его называли, первым жертвовал на общинные нужды, хотя сам жил очень скромно».

«Хана Гричанская. Она была молчаливым библиотекарем. Когда в ИВО открыли читальный зал, работала на стойке выдачи. Однако ей тяжеловато было общаться с людьми, приходившими за книгами. Она чувствовала себя уютнее за составлением каталожных карточек».

«Бер Шлосберг. ИВО был всей его жизнью. Для него таскать ящики было трудом столь же священным, как вычитывать гранки или переводить. Если его просили что-то написать, он подходил к делу подобно писцу Торы, которому перед такой