Doll Хаус. Собиратель кукол - Джулс Пленти

резким движениям. — У тебя еще есть шанс! — выкрикивает он и тихо, почти шепотом, добавляет: — Я пойму, если ты уйдешь.

— Ты же не бросил меня, когда у меня был аппендицит.

— Это другое! Послушай меня, Бекки! Меня без толку спасать. Умоляю, спаси себя!

Он притягивает меня к себе. Всего на мгновение я вижу прежнего Митчелла. Доброго, сострадательного.

— Я буду с тобой всегда, — говорю, преодолевая дрожь в голосе.

— Мы попробовали, и ничего не вышло. Ты мне ничего не должна. Просто оставь меня.

— Нет, Митчелл! — Обнимаю его, мокрого и липкого от пота и крови. Мои голые колени скользят по заляпанному полу.

Он прижимает меня к себе. Словно в последний раз. Шепчет, и его шепот как кипяток, в котором топят мое сердце:

— Когда я увидел тебя впервые, я действительно хотел помочь. У меня и в мыслях не было втягивать тебя в ту гадость, которой занимаюсь. Прости меня!

— Так должно было случиться, Митчелл. Мы предназначены друг другу.

Он обхватывает мои скулы руками. Размазывает кровь по моим щекам, смотрит прямо в глаза. Безумие. Вероятно, такое же плещется и в моих глазах. Связанные общим психозом. Как-то Митчелл рассуждал на тему моей от него зависимости, пытаясь объяснить ее «Стокгольмским синдромом». Это когда заложники начинают симпатизировать похитителям. Митчелл — умный парень, но здесь явно сглупил. Я не заложница. Он никогда не запирал меня. Я всегда имела полную свободу выбора. Митчелл нуждался во мне, но никогда не принуждал остаться.

По сравнению с ним я кажусь нормальной. Но это даже близко не так. Его одержимость оправдана болезнью, а моя одержимость им не знает никаких оправданий.

Созависимость. Вот оно название для нашей патологии. Ха, я говорю совсем как Митчелл. Впитала как губка оттенки его личности. Мне так хотелось быть как Митчелл. Но я не стала такой, как он. Скорее, мы изначально были из одного теста. В обоих есть шальная искра. Она заставляет искать нечто такое, что способно утолить безумный голод, что растет внутри. Митчелл — это то, что насыщает меня, вот только я не то, что может удовлетворить его.

Обычно созависимый ─ это тот, кто находится в болезненных отношениях с наркоманом, алкоголиком или абьюзером. Но в наших отношениях я вовсе не жертва, вынужденная подыгрывать. Я подсевшая на него наркоманка, для которой любое его внимание — это доза.

— Я тебя люблю, — говорит он так громко, что у меня закладывает уши.

Митчелл дергает меня вперед, и наши губы сливаются. Этот поцелуй как внезапная авария. Он совершенно не похож на те, что были до него. Вкус шоколада. Вкус звезд. Теперь это вкус необузданной животной страсти.

Не дает мне спуска. Вкус крови. Он мне знаком. Такой бывает, если прикусишь язык, когда тебе отвесили неожиданную оплеуху. Сейчас эта кровь ─ его. Кровь, которая сочится из множества мелких порезов, размазывается по моим губам, лицу, а потом и по всему телу.

Наши порывы как океанские волны. Они накрывают с головой, а когда ты почти захлебнулся, отступают, оставив от тебя только пустую оболочку. Я чувствую себя живой, только когда он обращает на меня внимание. Мужское внимание. Неважно, нежен он или набрасывается как зверь. Я так извелась в попытках заполучить его, что согласна на любое.

* * *

Моя мечта сбылась. Теперь мы спим в одной кровати. Вот только это как спать с трупом. Таблетки выпили из него всю душу. Хотя я не уверена, таблетки ли это, или просто маниакальная стадия сменилась депрессивной.

Митчелл не совсем точно описал это новое для меня состояние. Это не онемение. Это смерть. Его. Моя. Наша общая. Смерть при жизни.

Я прислушиваюсь к его дыханию. Временами на меня накатывает паника и кажется, что он просто перестанет дышать, пока я не смотрю. Мне страшно отвернуться. Страшно моргнуть. Рядом со мной не человек. Это призрак. Призраки растворяются в предрассветной тишине и тусклом свете.

Я скорчиваюсь рядом, подтянув колени к подбородку. Дрожу. Холодом от него веет сильнее, чем от трупа, что побывал в морозилке. Я совсем не могу спать. Чем больше лежу рядом с Митчеллом, тем больше путаются мысли. Разум хочет вырваться из ловушки, в которой его держит тело. Слабое человеческое тело, управляемое сердцем, которое не только перегоняет кровь, но и изводит любовью.

Иногда на меня перекидывается его безумие. Я лежу в склепе, и мне дико хочется прекратить всё раз и навсегда: сделать так, чтоб он не мучился, а потом и себя избавить от мучений. Повторить то, что сделала Дейнерис из «Игры престолов». И пойти немного дальше.

Нужно всего лишь добраться до скальпеля. Скальпель — хорошая штука. Хорошая, потому что острее опасной бритвы. Один чирк по шее. Там, где пульс бьется сильнее всего. Митчелл будет мне благодарен. А пока жизнь выходит из него, я успею полоснуть и себя. Останется только на последнем вздохе схватить его уже обмякшую руку и закрыть глаза.

У меня есть лекарство от подобных мыслей: воспоминания о той ночи на ферме. Пусть это было прощание перед позорным бегством. Возможно, даже акт милосердия. Да и не совсем настоящий секс. Но мы были близки. И мне этого мало. Я хочу еще. И не из жалости, и не потому, что Митчелл решил со мной попрощаться.

Я понимаю, что когда-нибудь всё кончится, но хочу насладиться его любовью. Получить ее столько, сколько смогу. И потому у меня есть другой способ. Кто-то должен умереть. И это будем не мы.

Сначала надо избавиться от треклятых таблеток, а потом дать ему лекарство, которое всегда помогало. Тогда жизнь снова обретет вкус. Если понадобится, я сама приведу Митчеллу девку, которую он выберет.

Я тенью соскальзываю с кровати. Беру таблетки с тумбочки и уже собираюсь рвануть в ванную, но ледяная рука хватает меня за запястье.

— Что ты делаешь?

— Хочу избавиться от твоих таблеток.

— Зачем? — Слова теряют половину смысла, когда нет интонаций. Словно их из журнала вырезали.