Записки гайдзина - Вадим Смоленский

С матраса я сполз на татами, уронил голову на пахучие соломенные рубчики и лежал так минут двадцать. Потом медленно поднялся на четвереньки и еще медленнее — на ноги. Квартира вокруг была моя.

Час я истязал себя под душем, час отлеживался, час снова истязал, пил слабый чай, проветривал голову на балконе, зарывался головой в подушки, сидел в позе лотоса, опять шел под душ, опять падал на матрас, опять пил слабый чай — и к середине дня почувствовал, что скоро начну оживать.

Зазвонил телефон.

— Привет, — сказал женский голос. — Это Люся.

— Ага… — сказал я. — То есть, нет, не понял… Какая Люся?

— Ты что, не помнишь? Ты вчера всех заказал, а меня не заказал. Дал телефон, сказал «звони». Вот я и звоню. Ты чё делаешь сегодня?

— Гоню похмелье…

— А потом?

— Еще не знаю.

— А когда повезешь меня на ирисы смотреть?

— Куда смотреть?

— На ирисы! Обещал вчера. Забыл?

— Почему забыл… Не забыл…

— Когда повезешь?

— А когда лучше?

— Прямо сейчас. У меня дэйто отменилось.

— Чего отменилось?

— Ну, свидание! С кексом. Позвонил, говорит: «не могу». До вечера свободна. Поехали, ты обещал.

— Ну хорошо, поехали…

— Через десять минут у Макдональдса. Жду.

На пятом коротком гудке я вспомнил, что ирисы расцветут через месяц. В парке у святилища Тораэмон цветение ирисов отмечалось ежегодным праздником, и случалось это всегда в начале июня. В мае цвели фиалки, пионы, рододендроны, камелии, левкои, пастушьи сумки, жимолости — а ирисы даже не думали цвести, только собирались. И я должен был их показывать какой-то неведомой Люсе.

К стене Макдональдса прилепился автомат с напитками. Купив банку холодного гречневого чая, я присел на капот своей «Хонды», откупорил, сделал глоток, зажмурился…

— Привет!

Люся стояла передо мной, кокетливо склонив голову набок. Я напряг память, пытаясь соотнести эту картинку с ночными впечатлениями. Ничего не получалось. Джинсы, серая куртка, волосы убраны в хвостик, никакой косметики. Если я и видел ее накануне, то в другом обличьи.

— Как здоровье?

— Спасибо, лучше.

— Учудил ты вчера, конечно.

— Чего я учудил?

— Не помнишь?

— Нет…

— Оперу ты вчера пел! У нас у всех уши заложило.

— Подумаешь, оперу… А какую оперу? «Евгения Онегина» или «Хованщину»?

— «Супружество нам будет мукой» — это что?

— «Евгений Онегин».

— Ну так мы едем?

— Залезай.

Я сел, поставил чай в специальную держалку, пристегнулся, вырулил на шоссе и взял курс на святилище.

— Это далеко? — спросила Люся. — К шести вернемся?

— Вернемся.

— Мне опаздывать нельзя. В полседьмого уже на работу везут. А до того душ, макияж, одеться…

— Тяжело вам.

— Что делать… Зато деньги.

— Большие?

— Ну как… В самом клубе не очень большие. Если танцуешь или заказов много, еще ничего. Заказ пополам делится — сэнка тебе, сэнка заведению. Но основные деньги идут с дэйтов.

— Со свиданий?

— Ага. Если правильного кекса подобрать, то заработать можно очень хорошо.

— Как это «правильного»?

— Ну, с деньгами! Это ведь не так просто — распознать денежного кекса. Многие не умеют. Скажем, думают: вот, с мобилой пришел, значит богатый. А на самом деле все наоборот — с мобилами в кабаки только шестерки ходят. Которым могут позвонить и на работу вызвать. Богатые ходят без мобил. А самые богатые — даже без часов. Я всегда на руки смотрю: если часов нет — значит, очень хороший кекс, состоятельный. Но это редко.

— Ну ладно, а дальше?

— Дальше техника. Ты должна перед ним мелькать, но ненавязчиво. Как будто тебя все типа заказывают, рвут на части и тебе не до него. И он потихоньку начинает думать: а чё это, собственно?

— И делает заказ.

— Сначала может и не сделать. Может сам подсесть, если там у него знакомые. Или нас к нему могут без заказа подсадить, если он большая шишка. Ты ему тонко намекаешь. И если он заказа не делает, сажаешь его на мороз.

— Это как?

— А вот так! — Люся сложила на груди руки, вздернула подбородок и уставилась куда-то в сторону. — Типа знать тебя не желаю и общаться не буду. Если он десять минут на морозе сидит и в ус не дует, значит это жмот, нечего с ним и возиться. А если не выдерживает и делает заказ, то можно раскручивать дальше.

Вдоль дороги тянулись свежезасеянные поля. Тут и там виднелись согбенные крестьяне с ящиками рисовой рассады на поясе. Разгребая воду резиновыми сапогами, они втыкали рассаду в те редкие места, где оплошала сеялка.

— Когда он тебе первый раз назначает дэйто, — продолжала Люся, — нужно отказать. Резко и жестко. Он должен испытать шок. Когда назначает второй раз — тоже отказать. Только чуть помягче, чтобы всю надежду не угробить. Третий раз — нехотя согласиться. Типа, ладно, уговорил. Ни в коем случае не проявлять никаких эмоций. Далее: на первое дэйто приходить нельзя. Пусть ждет и обломится. Причину потом придумать. На второе можно прийти, но с приличным опозданием. И не задерживаться. Подарок взять, и домой. А вот на третье назначенное дэйто можно приходить вовремя и надолго, потому что к этому времени кекс уже с гарантией дозревает до нужной кондиции.

Люся вдруг спохватилась:

— Слушай, я все треплюсь, треплюсь… А тебе это интересно?

— Конечно, — кивнул я. — Совершенно новый срез бытия. Ни разу не сталкивался.

— Ха! — оживилась Люся. — Это же психология! Тут понимать надо.

— И что происходит дальше?

— Дальше самое интересное. Кекс ведет тебя в ресторан, показывает, какой он крутой. Здесь, в принципе, можно еще немного покукситься. Даже нужно. Потом шопинг. Он тебя одевает с головы до ног, увешивает драгоценностями, дарит кучу разных мелочей. Можно вспомнить про родственников, им чего-нибудь купить, друзьям там всяким… Денег, конечно, тоже должен дать. Наличных. Если не дает, намекнуть: вот, мол, в Токио видела кофточку за пару манок, в воскресенье оказия, хорошо бы привезти. Хотя, как правило, дают и без намеков. И наконец, кекс грузит все в машину, сажает тебя — и везет.

— Куда везет?

— Вот именно. Куда везет? Этот вопрос ты ему и задаешь: а куда это, милый друг, ты меня повез? Он смущается, краснеет, бледнеет, набирается духу и выдавливает: мол, сейчас мы поедем в лав-отель.

— Бедняга…

— И тут ты закатываешь ему сцену. Как ты мог подумать! Как ты мог, японская твоя морда, хоть на секунду такое допустить! За кого ты, паразит косоглазый, меня принимаешь? Чтобы честная девушка продавалась за тряпки? Он, понятное дело, мигом скукоживается, делается притихший, отвозит тебя домой, помогает отнести покупки, долго извиняется, еще денег дает и просит не рвать с ним отношений.

— Боже, — вздохнул я. — Как это жестоко!..

— Это еще ерунда! — сказала Люся. — У нас Каролина одному кексу всю рожу ногтями расцарапала, когда он ее поцеловать хотел. Жалела потом, думала, больше не придет. Ничего подобного — пришел, каялся и кучу денег дал.

— Обалдеть можно, — сказал я. — По-моему, вы работаете не под той вывеской. Что значит «Винус»? При чем здесь вообще Венера? Ваше заведение правильнее было бы назвать «Динамо (Киев)». И поставить на входе статую Блохина.

— А чё это? — удивилась Люся. — Ты нас типа осуждаешь?

— Нет, почему… Уж лучше так, чем проституцией.

— Ха! Ну ты сказанул! Разве проституцией можно столько заработать?

— Нельзя?

— Дохлый номер. Которые здесь на это пускаются — просто дуры. Считать не умеют. Или характера нет. У нас были такие девчонки: кекс покажет им четыре манки, у них глаза загорятся — и на все согласны. А что потом? Подсядет к этому же кексу или к его знакомому, попросит заказ — а он ей: «гоу эвэй, бич»! Там ведь тоже свое сарафанное радио, все про всех становится известно. Вот и сидит потом, как дурочка, без заказов, без дэйтов, на одной зарплате. А если до полиции слух дойдет, сразу уволят, и бай-бай.

— Значит, динамить выгоднее?

— Никакого сравнения просто.

— Страна чудес, — сказал я. — Сколько здесь живу, не перестаю удивляться. Где еще в мире такое возможно? Нигде, только в Японии.

— В Японии тоже не везде! Токийских девчонок послушаешь, так у них не так. Столичный кекс ушлый, себе на уме, его развести — попотеть надо. Под столичных и ложиться иной раз приходится. А тут у нас тишь, глухомань, кекс дремучий, непуганый, такого только и динамить.

Поля кончились. Шоссе попетляло меж холмов и нырнуло в длинный тоннель.

— Можно еще волосами торговать, — продолжала Люся. — У нас блондинки крашеные, но это секрет, для кексов мы все натуральные. Бывает, отстрижешь волосину и продашь за сэнку. Типа сувенир. А один раз я целую манку заработала. Сейчас расскажу, ты со смеху помрешь. Кекс спрашивает: вот на голове у тебя белые волосы, а какого цвета там? Я говорю: зеленого. Как, удивляется, почему зеленого? Чернобыль, отвечаю, мутация! Ух ты, говорит, хочу посмотреть. Щас, говорю, погоди. Иду в гримерку, там хвост висит, с которым Моника выступает. Отрезаю от него зеленую волосину и приношу. Покупай, говорю, десять тыщ стоит. Купил.