Записки гайдзина - Вадим Смоленский

— Что ж он, не видел, чего берет?

— Темно, пьяный… Хотя им и трезвым можно что угодно впаривать. Очень легковерный народ.

Тоннель остался позади. Нас опять обступили лесистые холмы. Некоторое время мы ехали молча.

— Все должно как-то объясняться, — сказал я. — Мне вот что подумалось. На самом деле, такой феномен просто обязан был здесь прижиться. Традиции вполне располагают. Возьмем институт гейш. Такая же покупка женского общества — причем, без иллюзий по поводу близости. Клиент платит немалые деньги, чтобы побеседовать, пофлиртовать, насладиться тонкой игрой двух умов — и заранее знает, что до койки дело не дойдет.

— А наш клиент, — сказала Люся, — платит немалые деньги, чтобы поглазеть на голые титьки. И по возможности их полапать. Вот на что хватает тонкой игры ихних умов.

— Ну так ведь и вы не гейши! Настоящая гейша должна слагать трехстишия, играть на сямисэне, грамотно заваривать чай. Их по многу лет учат. А если уметь только грудь оголять, то чего ждать в ответ?

— Что значит «уметь только оголять»? Ты видел, как я танцую? Я бальными танцами с пяти лет занимаюсь! Я на конкурсах выступала! Но здесь это никто не оценит, здесь титьку показывай, и всё. Это не мы дуры, это публика убогая.

— Видишь ли, — сказал я, — у вас собирается специфический контингент. По нему ни о чем нельзя судить.

— Да прям! Ты знаешь, сколько таких клубов сейчас в Японии? Если открыли даже в этой дыре — сколько их тогда в Токио? Можешь представить, какая прорва наших здесь работает? Скоро не останется ни одной украинской девки, которая не съездила бы в Японию. Гигантский спрос! Нет тут ничего специфического, просто таков японский мужик — закомплексованный и похотливый. Ты говоришь: игра умов. Кабы они хотели наслаждаться игрой умов, так и наслаждались бы на родном языке, со своими тетками. А если я по-японски двух слов связать не могу — какая тут игра, каких умов?

Крыть было нечем.

— Кстати, знаешь, какие деньги наши девчонки привозили семь-восемь лет назад, когда этот бизнес начинался? Только за то, чтобы ты пошла с кексом на какую-нибудь пьянку, отваливали по десять манок! Тыщу баксов по тогдашнему курсу. Это только за то, что сослуживцы увидят его в обществе белой женщины, больше ни за что. Вот и скажи теперь: уважают они сами себя, или как?

— Ну хорошо, а вот ты уважаешь сама себя?

— А я-то при чем?

— Ладно… Приехали.

Перед нами лежала гравийная стоянка, за которой возвышались красные деревянные ворота с двумя перекладинами. Я припарковался. Мы вышли.

— Где твои ирисы? — спросила Люся.

— В парке, — ответил я. — Только они еще не расцвели. Это будет через месяц.

— Зачем же ты меня сюда привез?

— Просто походим. Здесь и без ирисов хорошо.

За воротами находился павильон для омовений рук и ополаскиваний ртов. Бронзовый дракончик, грустно закатив глаза, выпускал из пасти струйку воды. Я жадно выпил четыре ковшика. Люся сделала два глотка.

— Удивительно, — сказал я. — Вы правда такие все устойчивые к алкоголю? Каждую ночь пьете, как лошади, а с похмелья не мучаетесь?

— Да ты что, — усмехнулась Люся. — Достаточно, чтобы кексам так казалось, иначе бы мы все давно спились. Налить воды вместо виски несложно. Конечно, не всегда получается — то кекс норовит сам подлить, то всё слишком на виду. А иной раз так достанут, что и самой захочется. Но все-таки с утра обычно дэйты, надо быть в форме.

— Погоди… А эти вчера меня тоже дурили, что ли?

— Возможно. Ты ж пойми, у нас рефлекс: пришел кекс, его надо напоить, а самой не напиться. На автомате действуешь.

В сумочке у нее запищало. Она вынула мобильный телефон:

— Моси-моси! Хелоу! Из ыт ю?.. Йес-йес!.. Ноу-ноу!.. Ай сэд ноу!.. Нау? Элоун. Оунли ван. Оунли ми… Хонто-хонто… Ноу-ноу, тудэй дамэ! Ай эм бизи да кара. Си ю лэйта. Бай-бай.

Она выключила телефон и вздохнула:

— Жених…

— Какой еще жених?

— Ну, это так говорится. Есть просто кексы, а есть женихи. В принципе, бывают еще бойфренды, но про них отдельный разговор. А женихи — это которые жениться хотят. С ними нужна особая стратегия. Жениха надо все время разруливать с кексами, чтоб он с крючка не сошел. Скажем, у Каролины всегда два жениха и что-то около десяти кексов. Прикинь, каково ей крутиться!

— А бойфрендов сколько у Каролины?

— Бойфренд всегда один. Это же бойфренд! Но бойфренды мало у кого. Они невыгодные. А вот жених — это золотое дно, его динамить можно долго-долго. Хотя там тоже свои тонкости. Я со своим вконец замучилась. Звонит и звонит, ни минуты покоя… А куда мы дальше пойдем?

— Туда, к ирисам…

Ирисовая плантация была укрыта полиэтиленом. Строгие ряды остролистных кустиков послушно торчали из круглых дырок. Многие уже выпустили стрелки.

— Вот, — сказал я. — Скоро распустятся. Тогда повалит народ, и здесь будет не протолкнуться. А пока даже в субботу никого нет.

Мимо пронесся пацан лет десяти, держа что-то в руках. Оглянулся, тормознул и подбежал к нам.

— Глядите!

В его протянутой руке шевелилась маленькая черепашка. Она неуклюже сучила всеми четырьмя лапками и разевала рот с единственным зубом. Пацан поднял с земли прутик и сунул ей между челюстей. Прутик хрустнул и распался надвое.

— Где взял? — поинтересовался я.

— В пруду поймал. Вон там. Ну ладно, бай-бай!

— Здесь еще и пруд? — проводив пацана взглядом, спросила Люся.

— Конечно. Что за парк без пруда?

Пруд напоминал своей формой неправильный бублик, извилистый и вытянутый. На остров, игравший роль дырки от бублика, были перекинуты два красных горбатых мостика. Мы взошли на один и облокотились на перила.

— Рыбы… — задумчиво сказала Люся, глядя в воду.

— Карпы, — пояснил я. — Символ богатства.

— Разноцветные… Красиво… А что они тут едят?

— Они едят специальный корм. Которым ты их можешь угостить. Если хочешь.

— Хочу!

Расфасованный в пакетики корм продавался у входа на мостик. Продавца заменял деревянный ящичек с прорезью и картонка с надписью «Корм для карпов, 100 иен». Я заплатил, взял пакетик и вручил Люсе. Самый наблюдательный карп уже подплыл к мостику и внимательно отслеживал наши действия. Люся извлекла из пакетика первую горошину зеленовато-бурого цвета и прицельным броском отправила ему в морду.

Карп взметнулся, изогнулся, распахнул рот, ударил по воде хвостом, нырнул, вынырнул, выпучил глаза — и тут же с ближних и дальних концов пруда на запах корма устремились его собратья. За считаные секунды вода под мостом вскипела рыбьими телами. Желтые, серые, белые, красные, блестящие, жирные, жадные, они заклокотали под нами, как на адской сковороде. Обезумевшие рыбы терлись друг о дружку чешуей, вытягивали рты в хоботы, хватали воздух, проваливались вниз, проталкивались вверх, теряли ориентацию, панически трепыхались — воды под этой бурлящей биомассой было уже не разглядеть. Звуков никаких не было, но казалось, стоит дикий шум. Умей рыбы кричать — мы бы точно оглохли.

Жрать, жрать, жрать, жрать, жрать!!! Драться за кусок, клянчить кусок, ловить кусок, глотать кусок, прыгать выше, бить хвостом, тянуть рот, толкать соседа, кусать соседа, топить соседа, мочить соседа, хватать свое, отбирать свое, не упускать свое, приумножать свое, быть на пиру протоплазмы первым — вот задача и вот цель!!!

Я заметил, что Люся перестала бросать корм и неподвижно стоит с гримасой отвращения на лице. Взяв пакетик из ее рук, я зачерпнул горсть горошин и швырнул карпам добавки.

— Противно! — сказала Люся. — Это не рыбы, это свиньи какие-то…

— Отчего же? — Я бросил еще. — Ты только погляди на их грудные плавники! Какие они большие и круглые, как они топорщатся! Где ты еще такое увидишь?

Люся молча повернулась и зашагала прочь. Я высыпал из пакета остатки, сунул смятый пакет в карман и двинулся следом. Метров тридцать она не оборачивалась. Потом села на скамейку у самой воды.

— Ну и зачем? — спросила она. — Зачем держать здесь этих уродов? Да еще в таком количестве. Это что, правда красиво?

— Меня тоже такие мысли мучали, — сказал я, присаживаясь рядом. — Могу предложить две гипотезы.

— Какие?

— Гипотеза первая. Униженный и забитый клерк при помощи этих рыб может ощутить себя маленьким наполеоном, вершителем рыбьих судеб — и частично утолить свои комплексы.

— Правдоподобно…

— И гипотеза номер два. Эти рыбы — наглядная модель суетного мира. Их разводят здесь специально, чтобы посетители упражнялись в недеянии. Есть такое понятие в буддизме. Точнее, в даосизме. То есть: не хочешь безобразия — не корми. Не делай.

— Нет, это очень сложно, — сказала Люся. — Это ты перемудрил. Буддизм приплел какой-то…

— А что такого? Почему бы иногда не вспомнить о буддизме?