Избранные произведения - Александр Хьелланн

Но уже через минуту толпы ликующих скунсов опять заполнили коридор. Это рассердило Абрахама, и он крикнул своим:

— Месть!

— Мы должны им отомстить! — горячо подхватил первый ученик Брок и при этом почему-то подальше отошел от входных дверей.

Абрахам кратко сказал маленькому Мариусу:

— Ты будешь разгневанным Ахиллесом!

Сверкнув глазами, маленький Мариус согласился на это.

Всякий раз, когда Мариус изображал разгневанного Ахиллеса, он взбирался на плечи Абрахама и, сидя, как на коне, колошматил длинной линейкой по головам своих смертельных врагов.

Классики бросились к оружию. Полка с линейками тотчас была опустошена. Стрелки из луков и метатели снарядов обильно запаслись кусками мела, взятыми из ящика у классной доски.

Брок схватил самую маленькую линейку и стал ею воинственно размахивать, отойдя для этого в другой конец класса, за кафедру.

Абрахам наскоро изложил свой тактический план. Как только разгневанный Ахиллес даст знак, Мортен Толстозадый откроет крепостные ворота, и все легионеры издадут ужасающий боевой рев, который несомненно устрашит противника. Вместе с этим метатели снарядов пусть тотчас же обрушат свой беспощадный удар на дрогнувшего врага. Засим конница, охраняемая тяжеловооруженными воинами, ринется в гущу противника и, заняв площадку лестницы, отрежет им путь к отступлению. Это позволит поодиночке переловить всех скунсов. И тогда можно будет достойным образом казнить их.

Войска классиков тотчас же приняли боевой порядок. Фаланга копьеносцев и стрелков вплотную подошла к дверям. Разгневанный Ахиллес вскочил на коня и, готовясь к сражению, взмахнул своим тяжелым мечом.

Теперь можно было начать наступление.

Мортен Толстозадый широко распахнул крепостные ворота. И тогда под ужасающий рев классиков воздух потемнел от града метательных снарядов.

Но за всем этим страшным гамом и суетой никто не заметил, что над лагерем противника нависла какая-то странная тишина, казалось бы чреватая несчастьями.

И вдруг эта глубокая тишина, словно поднятая из подземного царства, внезапно поползла дальше и приостановила сражение в самом его начале.

Войска классиков были парализованы и замерли на пороге своего класса.

В коридоре, у крепостных ворот, появился полный человек, невысокого роста, в очках и в сером сюртуке, застегнутом на все пуговицы. На животе этого человека зияло большое меловое пятно от метко пущенного метательного снаряда.

Подошедший к крепостным воротам был заметно ошеломлен. Он остолбенело переводил глаза с одного ученика на другого и не был в силах что-либо произнести.

Брок, увидев ректора, тотчас кинулся к парте и уткнул свой нос в латинскую грамматику.

Копьеносцы спрятали линейки за спины. И куски мела выпали на пол из рук стрелков.

Разгневанный Ахиллес сжался и съежился на плечах Абрахама и, как насытившаяся пиявка, отделился от его спины.

Ректор, обретя, наконец, дар речи, крикнул:

— Это что тут у вас?! Я покажу, как устраивать подобные дикие сцены! Я проучу вас!.. Кто, кто затеял это безобразие?.. Брок, я вижу, не участвовал в этом возмутительном балагане.

Брок с кроткой улыбкой произнес:

— Нет, я не участвовал, господин ректор.

Взглянув на своего любимца, маленького Мариуса, ректор горько посетовал:

— Но от тебя, Мариус, я этого не ожидал. Ну, как могло случиться, что ты вдруг взобрался на спину Абрахама? Зачем? Для чего ты это сделал? Отвечай!

Маленький Мариус дрожащим голосом ответил, подняв на ректора свои испуганные глаза:

— Я… я изображал разгневанного Ахиллеса…

Тут ректор вынужден был на некоторое время отвернуться к окну, чтобы не снизить всей серьезности момента. Но потом, снова взглянув на Мариуса, он сказал:

— А ведь именно таким я всегда и представлял себе разгневанного Ахиллеса. Да, ты годишься для этой роли.

Весь класс понял, что гроза миновала. Тем не менее на лицах учеников было написано величайшее раскаяние, когда они слушали дальнейшую речь ректора, основные положения которой свелись к доказательству, что главным виновником беспорядка был несомненно дежурный учитель, коего в нужный момент не оказалось на месте.

Сказав это, ректор тотчас же пошел выяснять имя главного виновника.

И тут следует сказать, что сердце преподавателя Борринга преисполнилось невыразимым блаженством, когда он, встретив ректора на лестнице, смог доложить ему, кто именно был дежурным учителем. Дежурным учителем был адъюнкт Олбом, который, видите ли, и сейчас еще спокойно сидит себе в читальном зале и как ни в чем не бывало просматривает там газеты.

Маленький Мариус и Абрахам крепко дружили. Точнее сказать: Абрахам был идеалом для своего маленького друга.

Обычно Мариус приходил к Абрахаму и вместе с ним готовил уроки. Без такой дружеской поддержки Мариус вряд ли справился бы с занятиями. Он отставал по всем предметам, за исключением латыни. Но латынь была его любимым предметом, и он знал ее.

Маленький Мариус и в самом деле отлично разбирался в сложных лабиринтах латинского языка. Он знал любое правило, любое исключение из правил и даже любую оговорку в учебнике Мадвига. Более того, он мог наглядно пояснить справедливость той или иной синтаксической формы, которая в данном случае казалась незакономерной.

Такую склонность к латыни ректор заметил в маленьком Мариусе буквально с первых же дней пребывания его в школе, — с того урока, когда было объяснено склонение слова mensa.

Именно поэтому ректор лично посетил его мать, которой сказал, что ее сыну предстоит блестящий путь, если, конечно, прилежание и усердие не покинут его. Ему будет предоставлено бесплатное обучение в школе. И помимо того, в дальнейшем ректор пообещал лично последить за судьбой способного мальчика.

Мать маленького Мариуса с радостным облегчением выслушала ректора. И после его визита она постоянно внушала сыну, чтобы он ценил благосклонность ректора, который дает ему возможность учиться в школе, если он будет хорошо успевать по-латыни. Таково было ее твердое убеждение.

Поэтому каждое слово, которое произносил ректор, крепко входило в сознание Мариуса и держалось там прочно, как гвозди в стене.

Его голова была вместительной, пожалуй, даже великоватой для его тела, однако вскоре выяснилось, что в ней не хватало места для всех остальных предметов.

Латынь ректора безмерно разрослась там, как чертополох в сказке. Эта латынь поглотила всю память Мариуса и отняла его способности к восприятию. Она совершенно заглушила все его интересы, жажду знаний и даже не оставила места для любопытства.

Маленький Мариус, как торжественно объявил директор, становился ярко выраженным латинистом.

Ректор ходил взад и вперед по классу и сиял от восторга. Еще бы: маленький Мариус мужественно и без единой ошибки расправлялся с длинными глагольными формами, на которых можно было сломать язык:

monebor

moneberis

monebitur

monebimur

monebimini

monebuntur

Мариус произносил эти слова легко, без запинки. Но только при этом пальцы его ожесточенно стягивали узлы на носовом платке, из которого получалась крыса.

Ректор, потирая руки, с восхищением бормотал:

— Верно, мой мальчик… Совершенно верно…

При этом ректор решительно не мог понять, как могло случиться, что этот блестящий ученик Мариус отставал по всем остальным предметам.

Между тем на Мариуса жаловались все учителя. И поэтому ректору волей-неволей приходилось иной раз распекать своего любимца. И даже как-то однажды пришлось намекнуть ему, что он обучается в школе бесплатно и не следовало бы упускать это из виду.

Однако все забывалось, когда маленький Мариус Готтвалл так легко и даже, мы бы сказали, изящно справлялся с труднейшими спряжениями. Тут же, поглаживая по голове своего любимца, ректор говорил:

— Все, все будет хорошо, малыш! И с математикой будет хорошо, и с остальными предметами мы отлично справимся — когда немного подрастем. Что касается латыни, то в этом деле ты уже и теперь настоящий маленький профессор.

Тут надо сказать, что у ректора была честолюбивая мечта сделать из маленького Мариуса великого человека, великого ученого — нечто вроде автора латинского учебника Мадвига. При этом ректор мысленно соглашался со своей скромной ролью — быть наставником гения, быть свидетелем его первых шагов на пути к Парнасу.

Но сам маленький Мариус не особенно задумывался над своей дальнейшей участью. По единодушному мнению учителей и школьных товарищей, он был совершеннейшим ребенком. И, по правде сказать, если б не латынь, он не добрался бы до этого класса.

В школе подшучивали и подтрунивали над Мариусом до той поры, пока Абрахам Левдал не взял его под свою защиту.