Последний пир - Джонатан Гримвуд

— Я думал, он хочет взглянуть на мои эксперименты!

Манон подбирается сзади, кладет подбородок мне на плечо и обвивает меня руками, совсем как в юности.

— Мой бедный мальчик, — говорит она. — Идет война. Американские колонии борются за выживание. Разве их сейчас волнует, как вырастить хороший урожай картофеля и закупорить газель в бутылку?..

Мы сидим так несколько минут, пока она не опускает руку в поисках моего члена. Потом я засыпаю между ног жены и просыпаюсь в ее объятьях. Когда такое бывает, мир представляется мне чуточку добрее, чем он есть.

1784

Лемур

Договор об альянсе с Америкой был подписан весной следующего года в гостинице «Отель де Крийон» — с одобрения короля Людовика XVI и в присутствии Шарля, герцога де Со. Спустя девять недель, 17 марта 1778 года, муж моей дочери сообщил английскому правительству в Лондоне, что Франция признает независимость Соединенных Штатов Америки и навсегда становится их союзником. Я написал дочери письмо с поздравлениями: все-таки ее муж оставил свой след в истории. Она не потрудилась ответить. До меня вдруг дошло, что оба моих ребенка покинули Францию. Элен обосновалась в Лондоне, Лоран жил на корабле, куда бы тот ни отправился, — то есть где угодно, только не здесь. Кислинка, которую я ощутил много лет назад в Версале, подобно ядовитому болотному туману распространилась по всей Франции. Там, где раньше была нищета, теперь царили нищета и злоба. Я начал подозревать, что развеять эту вонь сможет лишь очень жестокий ветер.

Несколькими годами позже я сказал это соседу на рождественском званом ужине: он посмотрел на окружавших нас гостей и заявил, что не понимает моих речей. Вечером, перед самым завершением праздника, он нашел меня в уединенном месте и признался, что полностью разделяет мои взгляды. Весной я получил письмо от Шарлота: он предупреждал, что за мной ведется наблюдение и я должен следить за своими словами. Я спросил, откуда ему это известно, и получил такой ответ: полиция теперь подчиняется ему, и мне лучше сосредоточиться на своем зверинце. В свою очередь я посоветовал ему сосредоточиться на своем — ведь я кормлю, холю и лелею обитателей своего зоопарка куда лучше, чем он. Ответ Шарлота оказался в его духе: чтобы отвлечь меня от мыслей о бунте, он прислал мне очередную диковинку, подаренную королю каким-то султаном.

— Милорд…

Я поднял голову и заставил себя улыбнуться. Слуги предпочитали, чтобы я сидел за закрытой дверью и на стук либо разрешал им войти, либо велел убираться прочь. Порой мне кажется, что половина ритуалов в доме заведены для их удобства. Допустим, мне в самом деле нужны люди, чтобы носить кувшины с горячей водой в ванную. Но неужели им так необходим надзор старшей горничной, домоправителя и дворецкого? Один слуга греет полотенца, второй — приносит чай, да еще мой личный камердинер… Не говоря уже о лакеях, дежурящих под дверью в ванную комнату. И они еще удивляются, почему я прячусь в кабинете.

Мой кабинет расположен в задней части замка, под самым чердаком. Форма у комнаты получилась странная, поскольку она расположена в башне, зато три окна позволяют мне любоваться излучиной реки. Когда-то я купался в этой реке вместе с Виржини. Теперь там купаются разве что крестьянки, уверенные, что за кустами их никто не заметит: впрочем, отсюда я вижу лишь маленькие точки. Я прислушиваюсь к радостным голосам и громкому смеху, пока кто-нибудь из слуг не отправляется их утихомирить. Тогда они спешно хватают одежду и прячутся. С такого расстояния они совсем малы, словно мухи.

— Милорд… — Служанка дожидалась моего ответа. — Это пришло вместе с письмом.

Кратко и бессодержательно, как и все, что говорили слуги в нашем доме. Поскольку дверь была открыта лишь наполовину, служанка почти полностью спряталась за ней: я видел лишь обеспокоенное лицо и пучок седеющих волос. Естественно, мне было не разглядеть, что она принесла.

— Так вносите!

Она боком протиснулась в дверь, сжимая в руках какое-то рыжее животное размером с кошку, но с огромными глазами, делающими его морду похожей на маску, и длинным носом, отдаленно напоминающим нос землеройки. Зверек щурился на яркий свет. Я машинально встал и задернул шторы, отчего кабинет погрузился в полумрак.

— Днем оно спит, — сказал я.

Служанка подозрительно покосилась на животное и протянула мне. Быть может, она случайно причинила ему боль, или зверь просто обезумел после долгого путешествия… Так или иначе, в следующий миг он резко развернулся и укусил ее. Случилось неизбежное: она вскрикнула и бросила лемура на пол, и тот тоже закричал. Если бы Тигрис сейчас не спала на солнечной террасе, она бы уже съела бедную тварь.

— Промойте и перевяжите укус!

Служанка перевела взгляд с укушенного запястья на зверька, присела в реверансе и выбежала из комнаты. Не знаю, промыла она рану или не удосужилась… Может, промыла, но не тщательно. Через час ее начало лихорадить, а к наступлению темноты все слуги уже прятались по углам и тревожно перешептывались. Я велел позвать священника — древнего старика, которому недолго осталось служить в церкви. Горничная умерла на рассвете: ее тело покрыл пот и сковали судороги.

Мне следовало вызвать врача, считали деревенские жители.

Я — как и всякий человек, живущий рядом с болотом, — видел в жизни немало смертей и лихорадок. Мне достаточно было одного взгляда на служанку, чтобы понять, кто ей нужен — не врач, а священник. И все же они, вероятно, были правы. Спустя два дня ее похоронили, и я позволил слугам замка явиться на похороны. Пока на кухне никого не было, я спокойно приготовил своего лемура.

Пятнадцать дюймов в длину.

Я записал это в свой блокнот.

Вес — двадцать унций. На воле, подумалось мне, они должны весить больше. Лемур отощал от голода — вероятно, в дороге его почти не кормили. В желудке обнаружились остатки яблока и паука. Единственное, что представляло для меня подлинный интерес, было странное уплотнение на локте, под которым обнаружилась как будто раневая поверхность. Я вспомнил, что лемур лизал локоть, перед тем как укусить служанку. Без шкуры он оказался настолько похож на маленького человечка, что я быстро отрезал себе кусок филе, а внутренности, кости и шкуру выбросил в мешок.

Я поджарил мясо на несоленом сливочном масле и приправил черным перцем с паприкой. На вкус лемур напоминал кошку, однако мясо у него было жилистое от недоедания. Я только снял пробу, а остальное выбросил: побоялся, что и плоть лемура может быть ядовита. На самом деле ядовитых млекопитающих на свете крайне мало, однако я решил не испытывать судьбу — вдруг этот зверек был исключением.

Увидев наутро первые лучи восходящего солнца, я понял, что выжил.

Садовники нашли в кострище обгоревшие останки лемура. Я так разозлился на зверька за смерть служанки, что замучил его и собственными руками изрубил на части, — рассказывали потом они и некоторое время относились ко мне чуть благосклонней…

Лоран сейчас в Ост-Индии — беззаботный сердцеед с теплыми карими глазами. Он пишет коротко, но часто, вкладывая в свои послания засушенные листья, камешки, ракушки и всяких причудливых насекомых. Все, что, по его мнению, должно меня заинтересовать. Он считает меня большим ученым, натуралистом и философом. Почитая меня не только как отца, но и как человека, который переписывается с самим Вольтером. Я всегда поражаюсь тому, как плохо дети знают своих родителей; впрочем, и мы вряд ли знаем хорошо своих детей. Мне нравятся письма Лорана, его непринужденное безразличие к тому, что пишут остальные. Время от времени он даже сообщает мне, где находится — когда вспоминает. Порой говорит о своих достижениях, наградах и захваченных судах. От соседского сына я случайно узнал, что Лоран стал капитаном, — а то бы и по сей день считал его старшим помощником.

Больше всего я радуюсь, что мои дети сейчас не во Франции. Дочь в Лондоне, где ей ничто не грозит, а сын на пути к очередному необитаемому острову.

С тех пор как Элен вышла замуж, Жорж Дюра полностью переписал свою жизнь и историю. Он прочел всего Вольтера, научился свободно говорить о политике, реформах и законе, всегда упоминая их вместе и никогда — по отдельности, чтобы власти считали его добропорядочным гражданином. Управление отцовской фирмой он поручил дальновидному директору, который сумел значительно повысить ее доходность и открыть множество филиалов в разных городах. Сам Жорж отошел от круга людей, на которых прежде пытался произвести впечатление, — от людей вроде меня. Он начал заводить совсем иные знакомства. Попав в провинциальное собрание — как представитель третьего сословия, буржуазии и крестьян, — он стал человеком влиятельным и уважаемым. А красноречивые эссе и памфлеты сделали его известным в широких кругах.