Последний пир - Джонатан Гримвуд

Похоже, я оказался не вполне готов к столь прямому заявлению.

— Вы же виделись только один раз!

— Три раза, милорд. — Он виновато развел руками. — Второй раз — два года назад на приеме у сира д’Аламбера. Третий — минувшим месяцем на винной ярмарке.

— Разве трех встреч достаточно, чтобы пробудить любовь?

— Мы переписывались. После смерти… — Жорж умолк, обдумывая, что сказать дальше. — После похорон вашей жены… вашей первой жены… я написал Элен и принес свои соболезнования. Она ответила мне очень милым и грустным письмом. Я написал вновь — и она вновь ответила. С тех пор мы переписываемся. — Он пожал плечами, как бы говоря, что именно так и рождается любовь. В этом он был прав. Общая боль, как и общая радость, в равной мере благоприятствует пробуждению чувств между мужчиной и женщиной. Я попытался вспомнить ту пору после похорон Виржини и представить свою девятилетнюю дочь, — именно столько ей тогда было, — за перепиской с двенадцатилетним мальчиком, которого она едва знала. Красивым и аккуратным почерком, доставшимся ей от матери, она выводила на бумаге слова, затем ждала ответа, читала его, писала снова…

— Сколько писем?

— Сотни, милорд. А то и больше.

Значит, они делились друг с другом всеми переживаниями и воспоминаниями. Это изрядно осложняло дело.

— Она еще очень юна, — сказал я и сразу поднял руку, чтобы предупредить любые возражения. В семнадцать моя дочь уже считала себя женщиной, разумеется. Если он тоже считал ее женщиной, а может, не просто считал, но уже и успел что-нибудь предпринять, знать мне это не хотелось. Но разве отцам не положено задавать подобные вопросы? — Я должен все хорошенько обдумать.

— Милорд… — Жорж встал и поклонился.

Быть может, мне стоило сразу ему отказать. Может, так было бы справедливей. Жорж, без сомнения, прочел в моем ответе совсем не то, что я задумывал. Подняв бокал, он осушил его и, не притронувшись к миндалю, жеманно поклонился на прощанье — чем испортил все впечатление о нашей встрече. Юноша, рожденный в знатной семье, сел бы на место, допил вино и продолжал бы беседу до тех пор, покуда я сам не начал бы с ним прощаться.

Шерсть на загривке Тигрис встала дыбом, когда он повернулся к двери: быть может, своими незрячими глазами она разглядела в этом юноше нечто неприметное, ускользнувшее от моего внимания. Все ее мышцы напряглись, и она слегка оскалила зубы. Жорж от волнения ничего не заметил.

— Милорд, я вас не разочарую!

— В каком смысле?

— Я всегда восхищался вашей семьей. Всегда мечтал… — Он умолк, осмотрелся по сторонам и приметил маленький силуэтный портрет Лорана в овальной рамке. — У меня нет братьев и сестер. Я — сын единственного сына.

— Лоран стал бы тебе братом?

Он кивнул.

— Вот именно. Младшим братом, которого у меня никогда не было.

Его ликующий тон меня насторожил. Жорж говорил как офицер, которому удался весьма смелый и рискованный маневр. Или, быть может, я вообразил это, чтобы как-то оправдать закрадывавшиеся в душу сомнения.

— Не говори ничего Элен.

— Милорд, ей известно о моем визите. Она ждет вашего ответа.

— Так она все знает?

Жорж удивился.

— Милорд, она сама предложила приехать. Отец считает, что я должен выждать еще год, и я с ним согласен, но Элен хочет как можно скорей сыграть свадьбу. Я думал дождаться открытия нашей новой конторы в Бордо:

тогда я стану полноправным партнером отца… И у меня уже есть дом, — поспешно добавил он, хотя я ничуть не сомневался в его способности обеспечить мою дочь. Подозреваю, он догадывался, что Элен унаследовала от матери немалое состояние. Если бы Жорж не сумел обеспечить ее до брака, то уж после свадьбы, получив доступ к этим богатствам, он бы прекрасно справился со своими обязанностями.

— Как я уже сказал, мне надо подумать.

Приняв это за прощание, Жорж поклонился и вышел из кабинета. Тигрис выждала секунду, неторопливо встала с пола, потянулась, сперва округлив спину, а затем подняв плечи, и пошла к двери. Она толкнула ее носом и шагнула в коридор. Слуги давно привыкли к тигрице: одни обходили ее стороной, другие просто прятались. Она вышла за Жоржем из дома: в окно я видел, что она стоит на лестнице и наблюдает, как он забирается в седло.

Конь, завидев тигра, встал на дыбы и сбросил наездника.

Жорж, багровый от ярости, встал и замахнулся хлыстом на Тигрис… Жизнь ему спасло здравомыслие. Я забыл написать, что за год до моего отъезда на Корсику она убила садовника, который пробрался в замок и успел дойти до лестницы между моим кабинетом и спальней на третьем этаже. Ему не полагалось там находиться. Когда я подчеркнул это, все слуги согласились, что садовник наверняка хотел что-то украсть, а Тигрис ни в чем не виновата. Она бы убила и Жоржа, ударь он ее. Однако юноша не потерял головы даже в гневе и вовремя одумался.

Резко повернувшись, он хлестнул своего коня. Тот встал на дыбы и заржал от боли. Жорж хлестнул его вновь. К ним подбежал конюх, а Тигрис спокойно отвернулась и пошла в замок: дескать, я свое дело сделала. Так и было. Мои подозрения насчет Жоржа оправдались. Однажды он поступит так и с моей дочерью, если они поженятся. Она красивая, сильная и своевольная, а он слаб. Не говоря уже о том, что многие мужчины считают подобное обращение с женами и любовницами в порядке вещей. Я знаю и таких, кто в первую брачную ночь избивал своих жен до полусмерти, дабы те поняли, что их ждет в случае проступка. Одна жестокая порка в самом начале поможет избежать подобных мер в будущем — если, конечно, такова ваша цель. Что до меня, я никогда не бил ни своих жен, ни любовниц, ни дочь. Просто не видел в том нужды. И я знал, что никому не позволю поступить с Элен так, как Жорж поступил со своей лошадью.

В окне башни напротив я заметил двух женщин: одна была выше, старше и одета скромнее. Я мог сказать это не потому, что обладал острым зрением, а потому, что знал обеих: то были моя жена и дочь. В их жилах текла разная кровь, но меня не покидало ощущение, что они сговорились держать меня в неведении касательно сердечных дел Элен.

— Проказница, — сказал я, когда дверь в мой кабинет отворилась.

Тигрис бросила на меня единственный взгляд и снова разлеглась на своем любимом ковре, прикрыла белесые глаза и заурчала. Скрежетание шестеренок доносилось из ее глотки все то время, пока я доставал из ящика хорошую бумагу, искал новый стальной наконечник для пера и открывал чернильницу.

Наконец я начал писать:

«Дорогой Эмиль,

сегодня ко мне приезжал твой сын Жорж: он признался в любви к моей дочери и попросил у меня разрешения за ней ухаживать. Элен еще очень юна, у нее было непростое детство. Ты знаешь, что я всю жизнь тобой восхищался — а значит, восхищаюсь и твоим сыном. Поэтому ты должен понимать, с каким великим сожалением…»

1771

Побег

Упреки и обвинения, что свалились на мою голову, были свирепей самой страшной зимней вьюги. Элен хлопала дверьми, кричала и осыпала меня проклятьями, без конца жалуясь на мои отцовские промахи, смертную скуку в замке и несправедливость судьбы. В конце концов мне захотелось сделать то, от чего я пытался ее уберечь: схватиться за кнут. Манон тоже не скрывала разочарования. Она печально вздыхала, бросала на меня мрачные взгляды и делала вид, что верит Элен, когда та пять дней не появлялась в столовой под предлогом головной боли. Я хотел послать за ней слугу, но жена всякий раз меня отговаривала.

В конце недели Манон пришла в мою спальню: на ней была ночная сорочка, шелковый халат, туго завязанный на талии, красные марокканские тапочки с загнутыми носами и чепец. Я понял, что она пришла поговорить.

— Почему? — напрямик спросила она.

— Он хлестнул своего коня. — Манон ничего не сказала, и я добавил: — Ты сама видела. И Элен тоже. Вы стояли у окна, я знаю.

— Конь его сбросил.

— Он испугался Тигрис.

— А кто ее выпустил?

— Она сама вышла. Суть в том, что он ударил коня, потому что побоялся ударить тигра. Если бы он ее ударил, все решилось бы само собой…

— Жан-Мари!..

Я извинился, хотя виноватым себя не чувствовал. Ссоры с Манон всегда выбивали меня из колеи, и потому я всегда первым приносил извинения, хотя она утверждала, что первый шаг делает она. Видимо, так жена пыталась исцелить мою уязвленную гордость. Погладив постель, я стал ждать, когда она сядет рядом. Она села, и я чуть отодвинулся, давая понять, что не стану ее домогаться. Тогда Манон немного смягчилась. Сколь многое в общении людей остается невысказанным и зависит только от жестов, которые мы учимся читать еще в детстве!

— Поговори с Элен.

Видимо, в моих глазах она увидела нежелание это делать и повторила свою просьбу.

— Как думаешь, чем твоя дочь занимается у себя в спальне?