Последний пир - Джонатан Гримвуд

Вопрос мучил меня еще несколько минут, покуда его не прогнали зной и дорожная пыль. Тем вечером Яйцеглазый оставил меня в тесной горной пещере: вход в нее заложили кирпичной кладкой, в которой были проделаны крошечная дверь и окошко с решеткой и покореженными ставнями. Утром я проснулся один. Никто не принес мне еды — ни днем, ни вечером. Дверь оказалась крепко запертой, ставни на окне заколочены снаружи. К счастью, заколотили их в спешке и всего двумя гвоздями.

На следующее утро вновь никто не пришел, и еще через день тоже. Я питался по большей части пауками и жуками, а воду пил из лужи на полу. Мне казалось, что если я умру здесь, это будет справедливая и достойная смерть: с жуков начал, жуками и закончил. Потом я велел себе не глупить и начал охотиться на летучих мышей, которые на рассвете влетали в пещеру сквозь отверстие высоко под ее сводами. Их были тысячи. Хорошо, пусть сотни. Они свисали вниз головой со скалистых сводов, и я сбивал их камнями, а потом съедал сырыми, поскольку ни огнива, ни кремня, ни трута у меня не было. Сейчас, вспоминая, я не понимаю, почему не мог оторвать ставни. Это просто не пришло мне в голову. Я держал мышей за крылья и рвал зубами плоть. Иногда они были еще живы, иногда — мертвы. В течение недели я съедал по несколько штук в день, никогда не наедался досыта, но по крайней мере они не дали мне умереть.

В конце недели рядом началось сражение: до меня стали долетать звуки мушкетных и пушечных выстрелов. Это продолжалось несколько часов, и я даже как будто учуял запах пороха. Прошел еще один день, и тогда я увидел на дороге внизу французскую армию. Они не обратили внимания на мои крики. Я заорал опять, потом перешел на ругательства, и тогда двое солдат отделились от колонны и поднялись ко мне. Они были очень злы и избили бы меня мушкетами, если бы не запертая дверь.

— Ну так выломайте ее! — сказал я.

Они уставились на меня: молодые, обгоревшие на солнце, провонявшие потом, чесноком и дешевым вином. Они хотели знать, кто это посмел ими командовать, но что-то в моем тоне их насторожило.

— Ты что, француз?

— Я маркиз д’Ому. Позовите вашего командира.

Они подозрительно посмотрели на меня, затем беспомощно переглянулись — словно жалея, что вообще ввязались в это дело. Один солдат полез вниз, а второй принялся долбить дверь большим камнем. Поскольку она открывалась внутрь, ему повезло больше, чем мне. Я выполз на солнечный свет как раз в ту минуту, когда к пещере подошел седоватый лейтенант. До повышения он явно был сержантом, подумал я, вспомнив нескольких учителей академии.

— Вы маркиз д’Ому?

Я отвесил неглубокий поклон. Тогда он тоже вспомнил про манеры и поклонился в ответ.

— Нам сказали, вы умерли. Все так думают.

— Порой я и сам так думал.

Он спросил, могу ли я идти.

— Скорей всего. Но небыстро.

Тогда лейтенант приказал привести для меня мула, а всю поклажу с него перегрузил на солдат.

— Здесь было сражение, — сказал я, прежде чем взобраться на спину мула. — Позавчера, кажется.

— При Понте Нуово, — кивнул лейтенант. — Кровавая резня. Один из вражеских генералов дезертировал. Гессенские наемники обернулись против корсиканцев прямо посреди битвы. Половина армии бежала с поля боя. Война кончена. Мы сейчас ловим их так называемого главнокомандующего и его ближайших приспешников. Найдем, уж не сомневайтесь.

Лейтенант хлопнул моего мула, и мы тронулись в путь: сперва поднялись на вершину горы, затем спустились в маленький городок, приютившийся в долине. Воздух здесь был сладок и чист, стрекотали сверчки, и солдаты угостили меня водой с хлебом. Как ни странно, я очень радовался, что выжил.

Лейтенант передал меня майору, который лично сопроводил меня в дом графа де Во в Корте. Убедившись, что это и в самом деле я, граф отдал мне собственные апартаменты, нашел для меня пристойную одежду и приказал своему слуге побрить меня и постричь. Кроме того, я получил на время его парик и бессчетное число кувшинов с горячей водой: после мытья я уже мог составить ему компанию. Целую неделю за мной наблюдал врач, и я сидел на диете для инвалидов. Де Во тоже сказал, что они давно оплакали мою трагическую гибель, а слава обо мне прошла по всей Франции. Он был искренне рад, что они ошиблись.

Я поблагодарил его за теплые слова и спросил, когда отходит ближайший корабль. Если нужно, я приеду в Париж, повидаюсь с Жеромом, Шарлотом и всеми, кто захочет со мной встретиться, но первым делом я должен поехать домой. Меня ждут Манон и дети. Тигрис. При мысли о них на глазах у меня выступили слезы. Де Во все устроил, отправил во Францию вестников и попросил меня оказать ему услугу — заехать сначала в Кальви и посетить тюрьму для корсиканских пленников. Паскаля Паоли еще не поймали, как и его ближайших соратников. Возможно, они прячутся среди простых солдат, дожидаясь конца войны. Увидев мое удивленное лицо, граф заверил меня, что война окончена, но некоторым корсиканцам это еще не ясно, и восстановление порядка может занять несколько месяцев.

В последний вечер он хорошо меня накормил, и я пошел спать, по дороге ненадолго остановившись в коридоре, чтобы взглянуть на свое отражение в мутном, засиженном мухами зеркале. У меня было изможденное лицо со впалыми щеками, сгорбленные плечи и спина, а живот стал плоским, как у мальчишки. Таким худым я был, когда покидал академию. Щетина моя изрядно поседела. Наутро я забрался в экипаж и уехал в Кальви, где предоставил майору письмо от графа де Во. Тот отдал честь и сопроводил меня в тюрьму. Камеры были забиты битком и от них несло отчаянием. Всюду стояла стража: французские солдаты со штыками на мушкетах.

Я прошел сквозь три больших зала, забитых корсиканцами. Одни были ранены, другие покачивались от усталости, но все провожали меня лютым ненавидящим взглядом. В третьем зале я вдруг заметил чьи-то поразительно голубые глаза и стал невольно вглядываться в толпу.

— Кого-то узнали, милорд?

У Паоли отросли волосы и борода, на нем была потрепанная форма рядового. Раненный в ногу, он опирался на костыль и на еще одного солдата — Армана дю Плесси. Не подумав, я стал искать взглядом Элоизу и лишь потом сообразил, что женщин здесь быть не может.

— Нет. Просто сходство.

Майор расстроенно кивнул.

— Что с ними будет? — спросил я.

Он с недовольством посмотрел на пленных.

— Скоро выйдут на свободу. Только перепишем имена. Офицеров освободим условно, хотя их тут мало: почти все сбежали.

Майор достал из кармана часы и сообщил, что корабль «Леопард» отплывает через три часа: я могу сперва поужинать с ним либо сразу отправиться на причал. Я сослался на усталость и поспешил к кораблю.

В последние минуты перед отплытием на набережной появился мальчишка и попросил встречи со мной. Капитан выругал его и пообещал поколотить, если тот вздумал напрасно меня беспокоить.

— Вы француз?

Я попытался улыбнуться, хотя мечтал только о своей койке.

— Я — Жан-Мари, маркиз д’Ому.

Он кивнул, словно услышав требуемое, и протянул мне небольшой сверток. Я не сразу принял его, и мальчишка настойчиво поднял сверток выше. Стоило мне его взять, как он пустился наутек и тут же скрылся в толпе.

— Все хорошо, милорд? — спросил капитан.

— Да-да, не беспокойтесь.

Я отправился в свою каюту: сердце бешено колотилось, по пальцам текла липкая жидкость. Наконец узлы на верхней замызганной тряпке поддались: внутри оказался чистый муслиновый лоскут, а под ним — сырная голова размером с кулак. Отковырнув ногтем небольшой кусочек, я положил его в рот. Сыр был сливочный, с легким привкусом тимьяна и едва уловимой лимонной ноткой. Я вспомнил слова Элоизы о том, что девушек, дающих молоко, кормят самой лучшей едой. Я позволил себе съесть еще один кусок, после чего завернул сыр в муслиновый лоскут и бросил в кувшин с водой.

Корсика вернула мне утраченное любопытство и укрепила мой дух — не так, как воздух делает хлеб черствым, но как огонь и вода закаляют сталь. Много лет спустя, когда я уже забыл лицо Паскаля Паоли, мысль о той поре мгновенно заставляла меня ощутить мучительный голод и почувствовать аромат диких трав в знойном воздухе. Корсика преподала мне и другой урок, весьма неожиданный: очевидно, я не так уж безнадежно привык к теплу и сытости. В деревенских домах, руинах и пещерах я цеплялся за жизнь со свирепостью, которой гордилась бы Тигрис.

В той тюрьме я видел сеньора Паоли, иначе и быть не может. Однако он в каком-то смысле обошелся со мной справедливо, сохранил мне жизнь. Больше того, ко мне вернулась былая страсть к пище. Его прощальный подарок — головка броччио ди донна, — оказался как нельзя более кстати. Первое поистине необычное угощение за десять лет. У сыра был особый, удивительный аромат. Лишь много позже я осознал, что в тот день попробовал на вкус новые идеи.