Грехи отцов. Том 2 - Сьюзан Ховач

Они смотрели на меня молча, когда я выходил из комнаты.

И только когда я дошел до вестибюля, самообладание покинуло меня и я вынужден был остановиться, чтобы перевести дыхание. Мне было неприятно сознавать, что я напуган — и не только приближавшейся схваткой, — я был уверен, что я ее выиграю, — я боялся Корнелиуса. Я уже больше не был бесстрастным Скоттом с железными нервами, который мог смотреть на него без эмоций. Я мог только думать о том, что, поскольку Скотт был мертв, это мне придется теперь вступить в схватку с этим человеком, так повернувшим мою жизнь, что Скотт никогда не позволял мне об этом рассуждать. Но я об этом раздумывал. Мне хотелось блевать. Я был не только испуган, но и физически болен от ужаса и отвращения.

Я открыл дверь. Он был там. Я вошел в комнату. Я почувствовал, что дрожу, даже трясусь, но и двигался насколько мог ловко, как будто мне на все было наплевать, и Корнелиус тоже двигался ловко, встал из-за стола и обошел его, чтобы выйти мне навстречу. Сзади него в окно неярко светило солнце, освещая вытянутые ветви магнолии во внутреннем дворе и над камином — яркие черно-красные пятна картины Кандинского, которые были похожи на расчлененный труп, написанный сумасшедшим. Складные двери, отделяющие две части этой двойной комнаты, были закрыты, и это придавало комнате зловещий вид.

Я остановился, но Корнелиус продолжал двигаться. Он подошел ко мне, вытянув мне навстречу руку, и одарил меня самой своей теплой улыбкой.

— Привет, — сказал он. — Добро пожаловать! Приятно тебя снова видеть!

Я молча пожал его руку. Я чувствовал себя таким же растерянным, как в подростковом возрасте, когда он был так любезен со мной и все же постоянно настраивал меня против моего отца. Я забыл, что такое чувствовать себя таким сконфуженным. Скотт защищал меня от Корнелиуса стеной эмоциональной бесстрастности, но теперь стена была в развалинах и все старые раны открылись снова в моей душе. Я не знал, что возможно жить с такой болью и все же не терять сознания. Я неудержимо хотел выпить бренди, много бренди, налитого в большой стакан.

— У тебя все в порядке? — спросил Корнелиус.

Я подумал о моем отце, умершем в состоянии опьянения. Желание выпить бренди пропало. Страх тоже пропал. Глядя на человека, стоящего передо мной, я не испытывал ничего, кроме самой темной примитивной ярости.

Я наложил на нее запрет, боролся и как-то смог себя контролировать. Возможно, это было самым большим усилием воли, которое я когда-либо совершал. Затем я сказал приятным голосом:

— У меня все в порядке, Корнелиус, но я должен признать, что утро выдалось адское. Однако я не хочу наскучить тебе рассказом о своих личных неприятностях. Я знаю, что ты всегда решительно возражал против того, чтобы партнеры выставляли свою частную жизнь на обозрение всех сотрудников.

— Верно, не одобрял, — сказал он, улыбаясь мне, давая понять, что мой-то здравый смысл он одобряет… Затем он повернулся к дверям, разделяющим две части комнаты. — Кстати, я отложил совещание по лондонскому филиалу, — добавил он, оглянувшись через плечо. — Я думаю, в данных обстоятельствах предварительное обсуждение может быть полезным.

— Предварительное обсуждение? — Я был удивлен. — Хорошо, конечно, как тебе угодно.

Он открыл дверь и жестом пригласил войти в другую половину кабинета. Я вошел вслед за ним и остановился.

Знаменитые часы все еще стояли на каминной полке. Легендарная скандинавская кушетка стояла у камина, как порожний стол в морге. У окна стоял Себастьян.

— Себастьян разговаривал со мной, — прервав молчание, сказал Корнелиус. Он стоял у каминной доски и лениво водил по ней пальцем, как бы проверяя, есть ли на ней пыль, и наблюдал за нами обоими в зеркало над камином. — Себастьян выдвинул целую серию драматических и интересных теорий. Я полагаю, ты должен их услышать, Скотт. Потому что, хочешь верь, хочешь не верь, но все они о тебе.

— Замечательно! — тут же ответил я. — Ладно, у меня тоже есть несколько теорий, и хочешь верь, хочешь не верь, все они о Себастьяне. Почему бы нам не обменяться информацией?

— Почему бы и нет? — согласился любезно Корнелиус. — Но прежде чем мы начнем, я хочу прояснить один момент: Викино имя не должно быть упомянуто в ходе этой дискуссии. Ее личная жизнь — это ее личное дело, и я давным-давно дал обет не вмешиваться в нее. Так что, если кто-нибудь из вас планирует использовать ее как пешку в вашей игре друг с другом, вы можете об этом забыть. Мне не интересно, кто из вас оказался ее теперешним любовником. Это для меня не имеет значения.

— Постойте минуту, — сказал Себастьян.

Я подскочил, но он на меня не смотрел. Он смотрел на своего отчима, а Корнелиус напустил на себя терпеливое, многострадальное выражение.

— Трудно предположить, что вы можете быть таким глупым, — сказал Себастьян. — Этот парень водит вас за нос много лет подряд, Корнелиус! И когда ему удастся стереть вас с лица земли, здесь в кабинете будет висеть не ваш портрет, после того как название банка приобретет фамилию Салливена, это будет портрет его отца!

Корнелиус вздохнул, устало оперся о каминную полку и повернулся ко мне со смиренным видом.

— Ладно, Скотт, твоя очередь. Ты хочешь на это ответить? Давай. Ты так хорошо это умеешь делать. Я всегда восхищался, как ты умеешь находить отличные ответы на неловкие обвинения, которые выплывают время от времени.

— А я всегда восхищался тем, что ты был достаточно умен, чтобы видеть истину, Корнелиус! Себастьян, если ты думаешь, что мною движет стремление отомстить, то ты абсолютно ничего не понимаешь…

— Не имеет значения, что тобой движет! — заорал Себастьян. — Ты настолько запутался, ты вызываешь гадливость и твои побуждения не имеют значения. Значение имеет лишь то, что ты хочешь заполучить банк, и как только ты его получишь, ты дочиста сотрешь все следы Корнелиуса, как он когда-то стер следы твоего отца! Это чертовски очевидно…

— Конечно, это очевидно, — человеку, который потерял рассудок от ревности!

— Почему ты…

Я развернулся в сторону Корнелиуса, который наблюдал за нами, как будто он был древним Зевсом на Олимпе, всемогущий бог, бросивший заинтересованный взгляд на схватку двух мелких божеств.

— Нетрудно угадать побуждения Себастьяна, Корнелиус, его мотивы ясны как день! Он знал, что ты никогда не отзовешь его из Европы, так что он подстроил, чтобы у тебя не было выбора и тебе пришлось бы его вызвать назад, а как только он приехал назад, он использует влияние своей матери на тебя, чтобы получить все, что он хочет здесь в банке на Уиллоу- и Уолл-стрит. А как только он получит то, что хочет, Корнелиус, думаешь ли ты, что он хотя бы пальцем пошевелит, чтобы помочь твоим внукам, которых он всегда ненавидел? И неужели ты на самом деле думаешь, что он сохранит за банком имя Ван Зейла в честь человека, которого он всегда втайне не любил? Вот за кем ты должен наблюдать, Корнелиус! Это только он виноват во всех неприятностях! Я всегда образцово вел себя в Нью-Йорке, а можешь ли ты это сказать о его недавнем поведении в Лондоне?