Ищи горы - Гоар Маркосян-Каспер

— Почему тронулся? — продолжал допытываться Маран.

— Это длинная история.

— Ничего, мы выдержим.

Венита, вздохнув, отложил кисть.

— Когда ты отправил меня в Тигану, первое время я изнывал от скуки, вернее, не первое, а второе, если можно так выразиться, вначале-то я писал. Потом подустал, захотелось отключиться… не с кем было даже поговорить — тогда я еще не познакомился с Иной… и я стал читать книги из дворцовой библиотеки, даже не книги, поскольку таковых осталось мало, а все подряд. И наткнулся на записи, сделанные, как я понял, под диктовку Расти его помощником. Там было одно в высшей степени любопытное… или странное?.. в общем, такое место… прочитав, я усомнился в нормальном состоянии духа старика. Ты же знаешь, Тигана была его лебединой песней, жить ему оставалось всего пару лет… И вот он попытался воплотить в Тигане давно мучившую его идею: построить дом, как в иных мирах.

— Как-как?

— Построить дом, как в иных мирах. Там так и было написано. — Венита задумался, припоминая, затем неуверенно процитировал: — «Говорят, что в мирах за небесной твердью дома не имеют углов, все их очертания округлы. Неужели же я, Расти, не могу построить такой дом, тем более, что города иных миров, как утверждают, построены не богом, а людьми»… Вроде бы так.

Дан с Мараном переглянулись.

— И что дальше? — спросил Маран настойчиво.

— Дальше? Он построил какое-то непонятное сооружение, не то дом, не то павильон, не то беседку, остался крайне недоволен собой и велел постройку снести. И больше таких попыток не предпринимал. Это уже пишет помощник.

— А об иных мирах? Больше ничего?

— Больше ничего. А почему вас заинтересовала эта история? Вы полагаете, его слова можно принимать всерьез?

— А ты не веришь в существование иных миров? — спросил Поэт, продолжая перекладывать рисунки.

— Я? Одно из обвинений, которые мне предъявили в подвалах Крепости… Я, видите ли, проповедовал реакционные взгляды Пага. Речь об одной его популярной работе, там он, помимо прочего, убедительно доказывал, что Торена не единственный населенный мир во Вселенной. Я это прочел и пересказал… в довольно тесной компании, кстати… Так что я верю в существование иных миров. Речь о другом. Эти «говорят», «утверждают» смахивают, извините, на бред. Кто мог ему говорить об архитектуре в иных мирах?

Вот именно — кто? Дан поежился. Ну и работенка наклевывается. Пройти по следам Расти. Расти, который строил чуть ли не во всех городах Бакнии, жил чуть ли не во всех домах городов, где строил… Тысяча чертей и один маленький дьяволенок, как говаривал отец!

— Смотри-ка! Еще один. А какое качество! Бумага глянцевая, фото — высший класс. Где они его только взяли? Не помню такого…

Дан охотно прошел бы мимо, не замедляя шага, но Маран остановился, и ему пришлось задержаться тоже. Впрочем, перед тем, как повернуться к плакату на стене, он огляделся — тревога его была напрасной, улица пустовала на всем протяжении.

С плаката на них смотрело лицо Марана. Отличная фотография в анфас, заключенная в жирную зеленую рамку в форме ромба. Рамка означала, что человек разыскивается по обвинению в государственном преступлении.

Маран, сощурившись, изучал себя.

— Благодаря Лайве, за последние три-четыре дня я приобрел популярность большую, чем за год правления Бакнией, — заметил он философически.

— Будем надеяться, что плоды этой популярности окажутся не слишком горькими, — вставил Дан.

Маран только улыбнулся.

— Все-таки мы кое-что сделали, Дан, — сказал он, помолчав. — Надеюсь, мне это зачтется.

— Кем? Уж не уверовал ли ты в Создателя? — спросил Дан насмешливо.

— В Создателя? Что мне Создатель? Есть другое лицо, в этом плане для меня гораздо более авторитетное.

— И кто же это?

— Я сам.

— Да? Ну и как авторитетное лицо настроено? Казнить или помиловать?

— Не могу разобраться. Слишком сложно все. Посуди сам. Предположим, я… ну помог уцелеть нескольким тысячам человек…

— Десяткам тысяч!

— Пусть десяткам. Но говорить об искуплении… Те жизни, которые оборвались по моей вине, не склеишь ведь этими, сохраненными, не так ли?

— Что ты имеешь в виду?

— Дан, меня ведь сделали Начальником спецотдела не за мой правильный профиль. В начале своей деятельности в Охране я раскрыл не один заговор. Тогда, в первые годы после переворота, все еще шаталось, казалось, только толкни — и обвалится. И толкали. Еще как.

— Кто?

— Многие. Аристократы. Военные.

— Роялисты, что ли?

— В вашей терминологии — да. Иногда крестьяне… ну крестьянские восстания, положим, вещь явная, спецотделу тут делать нечего, но заговоры… Они действительно были. И я… Я работал, как проклятый! Теперь я думаю, что упорство, с которым я расточал свои силы и способности на это грязное дело, обуславливалось не только и не столько тупой верой в собственную правоту… Наверно, я подсознательно мстил за свое не слишком уютное детство, за пьянство отца, за то, что мать похоронили без гроба — не было денег… Мстил — и не я один. Самые разные люди.

— Это объяснимо.

— Объяснимо не означает оправдано. Месть постыдна. Она не знает чувства меры и попирает справедливость. Да, отец спился. Человек не мог совладать с собственным сердцем — кто за это в ответе? Врачи, которые оставили мою мать умирать? Мне тогда только-только стукнуло шесть, не знаю, может, ее болезнь была неизлечима, и дело вовсе не в том, в состоянии мы были заплатить за лечение или нет. Но тогда мне удобнее было считать, что дело именно в этом. Месть ужасна всегда, но хуже всего месть нищих богатым. Она предполагает, что высшая ценность — деньги. Хотя лицемерно отрицает это.

— Ты уже возводишь на себя напраслину. Какие деньги? Ты хоть знаешь, сколько их у тебя?

— У меня?

— У тебя. На Земле, на твоем счету в банке. За Перицену.

— Понятия не имею. Признаться, это меня мало интересует.

— Это я и имел в виду. Не интересует и не интересовало никогда. Не так ли?

— Как бы то ни было, я делал то, что делал. Мы изобличали и передавали не самому праведному из судов людей, которые… Они были просто дальновиднее, чем мы. Они хотели уничтожить змееныша в яйце, а мы помогали ему вылупиться.

— Да, но они ведь хотели вернуться назад, к монархии. А вы все-таки пытались идти вперед.

— И куда пришли?

— Вы же не знали, что будет.

— Дан, существует объективное зло. Каковы бы ни были побудительные причины его появления, оно существует потом вне зависимости от этих причин, само по себе. Боюсь, что я не смогу умереть с чистой совестью, как Тонака.

Как Тонака… Дан хмыкнул. В последней поездке в Вагру они встретились с Тонакой. Командующий был в грубом свинцово-резиновом защитном костюме, он только что вернулся из покинутой жителями области… доброй половины провинции Вагра! То, что он там увидел, привело его в… то ли отчаянье, то ли возмущение, то ли отупение… или все вместе, если подобные вещи совместимы. Атомный проект вопреки всякой логике находился в ведении Внутренней Охраны, если угодно, лично ее Начальника Песты, и Тонака до самого последнего времени пребывал в счастливом неведении относительно свойств нового оружия. И вдруг на него обрушилось все сразу. Брошенная земля, покинутые деревни, торопливо зарываемые в опасной близости от города трупы, умирающие в госпиталях люди — лежащие вперемешку, братски разделившие неуютные палатки и малоэффективные лекарства крестьяне и охранники, с трудом передвигающиеся от палатки к палатке больные с лучевыми поражениями разной степени, забегавшиеся, издерганные врачи Наружной Охраны, не очень охотно подчиняющиеся сбившемуся с ног Педро, представленному персоналу в качестве личного врача Тонаки…

Нет, кое-что, конечно, удалось сделать, это не бросилось в глаза ошеломленному Тонаке, это вообще не бросалось в глаза, но цифры… Подсчеты показали, что умерших и безнадежных в госпиталях было около двух тысяч, а могло быть больше восьми! Не считая тех, кто получил протектор. Не говоря о тех, кто ушел благодаря предупреждению…

Тонака привез Марана с Даном в Бакну на своем служебном мобиле и, прощаясь, сказал дрогнувшим голосом:

— Спасибо, Маран. Благодаря тебе, я смогу умереть с чистой совестью.

С чистой совестью. Вот уж поистине растяжимое понятие! Разве Тонака в свое время не был среди тех, кто способствовал упрочению власти Изия? И пусть впоследствии сам он стал жертвой этой власти! Перманентная расправа со своими — характерный признак любой тирании. Означает ли это, что виновники, став жертвами, автоматически обеляются?

— Маран, — спросил Дан задумчиво, — ты действительно считаешь, что совесть Тонаки чиста?

Маран не успел ответить. Подошел незнакомый человек и предостерегающе прошептал: