Почтальон - Андрей Никонов

что я тебе скажу, Вацлав Феофилыч, если человек хочет, чтобы мы его нашли, мы его найдём. И если не хочет — тоже найдём.

— И всё равно, Александр Игнатьевич, не пойму, при чём тут почтальонша. Она-то как повязана?

— Тут, мой глубокоуважаемый начальник, целый моток может быть спутан, потянуть за ниточку, и выйдет он в версту длиной. Но вполне случится, что и нет ничего, хотя Генрих Францевич попусту вот так складывать их вместе не стал бы. Сегодня суббота у нас, Екимова пропала три недели назад, уже улечься всё должно было, ан нет, тянется, никак она в покое нас не оставит. Ну да ладно, я к тебе по другому вопросу зайти как раз хотел. В окрфинотдел от начпочты докладная пришла, пишет, заём слишком быстро расходится, те спохватились, прошлись по другим организациям, а там та же самая ситуация вырисовывается.

— Так это же хорошо, — не понял Политкевич. — Народ сознательный, вот и раскупает.

— Да мы с Меерсоном прикинули, Госбанк запросили, нет столько денег у крестьян, чтобы этот заём выкупить, смели всё подчистую, почти на миллион рубчиков, кто-то округ деньгами засыпал. Помимо того таможня товаров через пост в Моглино с февраля на полтора миллиона лишку пропустила, и все оформлены честь по чести, окрпром уже премии себе выписывает, только думаю я — нечисто тут. Я докладную составил для Домбровского, ты почитай, сам посмотри, может зря на воду дую.

* * *

Митрич вернулся в город в субботу, 5 мая.

После удачного прыжка в окно он сумел добежать до железнодорожного моста, там как раз сплавляли брёвна, связанные в плоты, он перепрыгнул на один, потом на второй, стараясь не попасться на глаза сплавщикам, и почти было не утонул в разошедшейся щели, уцепился здоровой рукой за бревно, помолился, хоть и не верил ни во что. Его спасла стовёдерная бочка из-под пива, набравшая немного воды и плывущая вертикально. из последних сил Сомов в неё забрался, грёб выловленной доской, чуть не обморозив пальцы, и так доплыл до Ольгинского моста, а там уже перебрался на другой берег. Холодная вода остановила кровотечение, пуля зашла в плечо чуть ниже ключицы, чудом не задев кость, и вышла наружу. Правая загипсованная рука почти не работала, любое движение причиняло боль.

В Усановку он добрался к трём ночи, когда в избе вовсю хозяйничали непрошенные гости, которые унесли наган, камушки и золото. Они даже ружьё охотничье с собой забрали и обпиленную в обрез двустволку, прикопанную в огороде. На чердаке Митрич просидел весь день, отогреваясь и ожидая, когда появится Пашка, но тот не пришёл. Рана снова открылась, её Сомов залепил кое-как воском, примеряясь в мутном зеркальце.

Дождавшись ночи и конца облавы, он двинулся к эстонской границе, но и тут его ждали неприятности — устроенные в дуплах деревьев схроны кто-то нашёл, не иначе как милиционеры с собаками постарались, триста семьдесят червонцев, заработанных в марте, и ещё почти пять тысяч рубликов, считая полученные от Фомы за сейфы, сгинули вместе с кое-каким припрятанным контрабандным товаром. За один день он потерял почти всё, что скопил за несколько лет.

Следующей ночью, голодный, с воспалившейся раной, он снова пересёк город, и добрался до Бочаровой слободы, к длинному одноэтажному бараку рядом со скотобойней. В бараке было восемнадцать отдельных комнат, выходящих в длинный коридор, который заканчивался общей кухней. Из кухни дверь вела на улицу, к стоящему во дворе дощатому туалету, возле которого бродили куры, барак обогревался трубами отопления, ведущими от скотобойни, так что в нём даже зимой было относительно тепло, от жильца к жильцу бродили стайки тараканов и клопов, пахло прогорклым маслом и несвежими носками, в одной из комнат кто-то громко стонал. Лампочки на потолке не было, если не окно в кухне, коридор оказался бы в кромешной темноте.

Митрич пнул ногой предпоследнюю дверь по правой стороне, та не поддалась, тогда он пошарил в кармане и вытащил набор отмычек. Левой рукой крутить проволочки было не так споро, как правой, но сувальдный замок сдался меньше чем через минуту, Сомов зашёл в комнату и захлопнул за собой дверь.

Оборванные обои застали, наверное, ещё Александра Третьего, по пятнам на них можно было проследить историю комнаты и то, чем питались её обитатели. Окно выходило во двор, аккурат на туалет, в тусклом свете, проникавшем через немытые стёкла, скудная обстановка казалась ещё беднее. Потёртый буфет с оторванными дверцами стоял почти пустой, на одной из полок валялся заплесневелый кусок хлеба, из мебели были ещё стол со сломанной ножкой, перетянутой какой-то грязной тряпкой, и кровать. На кровати лежала тощая женщина неопределённого возраста в замызганной кофте, с путанными жирными волосами, при виде гостя она попыталась встать, но упала обратно.

— Ты кто? — просипела она.

— Где Филин?

— Выпить есть?

Митрич достал четушку водки, протянул женщине, та ухватила её, жадно выпила.

— Подох Филин, третья неделя пошла. С моста гикнулся, паразит, — хозяйка комнаты потянулась, оценивающе посмотрела на Митрича. — Ты зачем это к одинокой даме в партаменты ввалился, а ну как снасильничать меня хочешь?

— Ты, курва, лучше скажи, где балабаны, которые мне Филин должен? Там же он их держал?

Женщина махнула рукой на обшарпанный буфет, сплюнула, отвернулась к стене и захрапела. Сомов вытащил из пустого рукава ломик, выломал у буфета нижнюю полку, перевернул — к ней были прикручены скобы, кроме них, ничего не было.

Митрич покачал ломик в руке, с сомнением глядя на женщину и решая, проломить ей голову сразу, или когда та проснётся и сможет на вопросы ответить. Оставаться в комнате не хотелось, но деваться ему было некуда, он пошарил по полкам, нашёл два относительно чистых сухаря, запихнул в рот, стащил хозяйку комнаты на пол, и улёгся на кровать.

В Запсковье его никто не искал, Митрич осмелел, и даже выходил из дома, женщина, которую все звали Нюркой, на квартиранта сначала косилась и даже выгнать пыталась, но получила в глаз, присмирела и готовила обеды из продуктов, которые Сомов добывал. Рану он кое-как залечил у ветеринара, тот вопросов не задавал, с Митричем они были знакомы ещё со старых времён.

— К доктору тебе надо, стало быть, — ветеринар промыл рану карболкой и зашивал обычной ниткой, — лихоманка начнётся, рукой не обойдёшься, смотри гной какой течёт. Опять связался с кривой дорожкой?

— Ты шей, — Митрич скрипел зубами и терпел. — Разберусь.

Но то ли организм у Сомова был крепкий, то ли карболка выжгла всех микробов, только рана болела меньше, хоть постреливала и