Новгородский толмач - Игорь Ефимов

Я шепотом объяснил великой княгине, что немец просто перечисляет прочитанные им медицинские труды и университеты, в которых он учился. Но счел за лучшее поскорее удалиться. Однако мокрая жаба тревоги уже успела вновь усесться на сердце. Права, права Людмила! Пора мне как-то ускользнуть из дворца, от всех завистливых глаз, от жадно раскрытых ушей. Но как? Куда?

Порой я готов бежать за советом к гадалке или прорицателю, к какому-нибудь черному магу, чтобы узнать, что ждет меня впереди. Вопреки церковным запретам, в Московии гадают и стар и млад. Гадают по зеркалу и блюду, по снегу и полотенцу, у ворот и у проруби, по курицам и петухам, по башмакам и снопам, по березовой лучине и яичному желтку.

О, если бы дано нам было проникнуть в тайну завтрашнего дня! От скольких бед могли бы мы уберечься! Но, с другой стороны, разглядев в черной проруби Грядущего беду неизбежную, а еще дальше — нашу неминучую смерть, мы заранее лишились бы того единственного, что делает нашу жизнь выносимой, заветного цветочка надежды.

На этой философской ноте прощаюсь с тобой, любимая сестра.

Любезный брат Владислав!

Полагаю, Вы удивлены и обеспокоены моим затянувшимся молчанием. Увы, я боюсь, что наша переписка прервется теперь надолго. Это письмо доберется до Вас лишь в том случае, если смоленский купец, случайно встретившийся мне здесь, в Тарусе, сдержит свое слово и передаст пакет по назначению. Само собой разумеется, что в таких обстоятельствах я должен воспользоваться нашей тайнописью — эстонским языком. Неделю назад злая судьба нанесла мне свой очередной удар. Или это Господь послал очередное испытание? Ах, не нашему слабому уму пытаться отличить одно от другого.

Вот что случилось.

Когда я утром явился для занятий с Еленой Стефановной, мне сказали, что княгине нездоровится и она предпочла остаться в постели. В Посольском приказе меня никто не ждал, и я решил улизнуть домой, чтобы помочь моей жене в домашних хлопотах, поиграть с сыном, залатать прорехи в заборе и крыше.

Весь день прошел у нас в мирных занятиях. Я рубил капусту для квашения, чинил кадки для моченых яблок и соленых грибов, стучал топором и молотком. Вечером, по своему обыкновению, уселся в саду отдохнуть и полюбоваться на закат. И вот, когда солнце совсем зашло и утянуло с собой все семь цветов радуги (так купец уносит из лавки на ночь самые дорогие товары), оставив ненадолго лишь серую муть, над моим забором возник силуэт человека в меховой шапке. На минуту сердце мне ожгло испугом: не призрак ли это Аристотеля Фиораванти явился — да, в том же самом месте, — чтобы покарать меня за нерасторопность, за то, что не помог ему убежать на родину. Но нет — тихий голос, окликнувший меня, был вполне человеческим и хорошо мне знакомым.

Я отворил калитку и впустил во двор Федора Курицына. Кафтан на нем был темный, простой, сапоги черные, так что по виду его можно было принять за небогатого приказчика — никак не за кремлевского дьяка.

— Что? Что-нибудь случилось? С братом Иваном? С княжной Еленой? — начал было я.

Он приложил палец к губам, подвел меня к скамейке. Мы уселись, склонили головы друг к другу.

— Нет, не с братом, — зашептал он. — И не с княжной. С молодой княгиней, Еленой Стефановной. Знаешь, отчего она осталась в постели утром? Ночью выкинула плод. Девочку. Целый день убивалась.

— Господь Всемогущий, помилуй рабу Твою Елену Стефановну, пошли ей скорое исцеление…

— А в полдень к нам в Посольский приказ явились гости. Два пристава. По твою душу.

— По мою?! Как же это? Почто я им сдался?

— Кто-то нашептал князю Ивану Молодому, что тут не обошлось без злого колдовства. И указал на тебя. И он поверил. Велел провести сыск и дознание.

Сердце у меня сжалось предсмертной тоской. «Вот и кончилась жизнь, подумал я. — Значит, это я в последний раз видел закат. Недаром была такая на душе кручина». Мрак ночи затекал мне в глаза, сливался с мраком в груди.

— Хорошо, что я был на месте, — продолжал шептать Курицын. — И хорошо, что ты улизнул домой, никто тебя в приказе не видел.

— Чего хорошего? Разве от них укроешься? Не нашли сегодня, найдут завтра.

— А вот и не найдут. Уедешь потихоньку ночью — и через неделю забудут про тебя. Отыщут себе другого колдуна для расправы.

— Как? Куда я уеду? Поймают на первой же заставе.

— Слушай меня… Слушай, Степан, внимательно. Помнишь, два дня назад мы отправляли Кара Бешмета с посланием от великого князя в Крым, к Менгли-Гирею?

— Ну?

— Когда приставы явились, я им сказал, что Кара Бешмет взял тебя с собой толмачом. Что он турецкого не знает, а при дворе Менгли-Гирея сейчас полно турок. И что если подьячий Бородин так уж нужен, придется кому-то ехать за ним в Крым. Мол, ты уехал еще до их прихода. Поэтому не подведи меня — отправляйся сразу вдогонку за посольством. Моя лодка тебя довезет до Бронниц. Это верст сорок вниз по Москве-реке. Слыхал про тамошних кузнецов? Делают лучшую броню, крепости необычайной. Кара Бешмету велено там задержаться на несколько дней, отобрать и купить шлемы и кольчуги для хана и его телохранителей. Ты как раз поспеешь. Вот тебе подорожная грамота, помеченная вчерашним числом. Вот деньги. Лишнего не бери с собой, Кара Бешмет тебе все даст. Вот письмо для него. Только больше никому не говори про наш сговор, понял?

— Но как же я?.. А жена, сын?.. Что я жене скажу?

— Так и скажешь: срочное и тайное поручение от великого князя. Когда вернешься — не знаешь. Может, через полгода, может, через год. Деньги я ей буду выплачивать за тебя все время, об этом не тревожься. Все понял? Иди, собирайся. Жду тебя в лодке.

— Федор Кузьмич… Благодетель… Избавитель мой… Как же я?.. Чем, когда смогу?.. Век буду служить вам верой и правдой…

— Ах, Степан, Степан… Думаешь, я только для тебя стараюсь? Это я и свою шкуру пытаюсь спасти.

— Как это?

— Ты полагаешь, что это за тобой неведомые злыдни затеяли охоту?

— А за кем же?

— Уверен, что за твоим начальником. То бишь за мной. Знают, что прямую клевету про меня великий князь и слушать не станет. Я у него весь на виду. А вот зацепить моего приказного, да притащить в пыточную, да задать ему вопрос: «Научал ли тебя твой начальник, Федор Курицын, злым колдовством погубить плод в чреве княгини Елены Стефановны?.. Нет?.. А ну-ка, вгоните ему раскаленный гвоздь под ноготь, освежите память…» На втором, на третьем гвозде все подтвердишь, что от тебя потребуют.

— С нами крестная сила!.. Святые угодники… Господи, пронеси чашу сию…

— Ступай, только быстро. Жду тебя на берегу через полчаса. И полушубок возьми. Ночи уже холодные.

Досточтимый брат, я не стану описывать Вам испуг и слезы моей жены Людмилы. Обладая ярким воображением, Вы легко можете представить себе, что должна была испытать женщина, которую будят среди ночи и говорят, что муж должен покинуть ее. Особенно женщина, которой уже довелось потерять первого мужа и сына.

Я солгал ей, сказав, что уезжаю на два-три месяца. Она прижималась щекой к моей груди, обнимала и, глотая слезы, повторяла только одно: «Буду ждать живого… Буду ждать живого…» Я поцеловал ее, поцеловал спящего сына и покинул дом родной — на сколько дней, месяцев, лет? То ведомо одному лишь Господу и ангелам Его.

Дальше все прошло гладко, как было задумано Федором Курицыным. Мы достигли Бронниц уже к вечеру следующего дня. Лодочники были немногословны, видимо, им было приказано не спрашивать, кого они везут и с какой целью. Московское посольство кончало отбор и закупку доспехов для крымского хана. Кара Бешмет обнял меня и с двух слов понял, что произошло, устроил постель для меня в своей горнице на постоялом дворе. Наутро мы поплыли дальше, на трех больших ладьях. Достигли Коломны, где Москва впадает в Оку, и поднялись по Оке до Тарусы.

Реки остаются до сих пор главными путями сообщения в Московии. Только короткий участок пути нам предстоит проделать посуху: от Тарусы до Епифани. Там мы снова погрузимся на ладьи и поплывем вниз по Дону до самого Азова и дальше морем до Кафы, где нас будут встречать воины Менгли-Гирея, чтобы проводить к своему повелителю.

Любезный брат, вспоминаю, что в одном письме Вы написали, что завидуете многообразию моей жизни и обилию путешествий, выпавших на мою долю. Увы, не вольной птицей, выбирающей свой путь, довелось мне носиться по нашей грешной земле, а как осеннему листу, влекомому непредсказуемым ветром. Не исключено, что при других обстоятельствах я с радостью предвкушал бы возможность оказаться на берегах Черного моря, овеянных такими легендами, населенных призраками древних героев и путешественников. Но когда судьба вдруг налетает на тебя, как холодный сентябрьский шквал, отрывает от дома и семьи, под страхом неминуемой гибели гонит в неведомые дали — о, поверьте: тут нечему завидовать.