Новгородский толмач - Игорь Ефимов

— Не думайте, что было легко мне сотворить такое насилие над братом моим. Много раз я прощал ему его злые и изменные дела. Простил десять лет назад, когда он поднялся со всей дружиной и двинулся в Литву, вместо того чтобы помочь нам отбивать татар на Угре. Простил сношения с королем Казимиром, простил, что слуг моих ратных переманивал к себе. Простил бы и нынешнее непокорство. Но то возьмите себе в разум: умри я завтра — кто получит великое княжение? Нет теперь на свете Ивана Молодого. Думаете, не захочет брат Андрей воссесть на престоле в Кремле? И не попытается погубить внука моего Димитрия и сына Василия? И не начнется тогда в Русской земле смута великая и кровопролитие, как при моем отце? Все, что я строил всю свою жизнь, будет порушено в одночасье. А видя такое неустроение, не нагрянут на нас и татары, и литовцы, и немцы? Хотите вы этого?

И челобитчики, выслушав его, в смущении и молчании удалились.

А потом настал грозный 1492 год.

Многие верили в неизбежный конец света, спешили покаяться в грехах, примириться с врагами. Во всем мерещились людям страшные предзнаменования. В Пскове выпал град размером с яйцо. Во Владимире большой пожар спалил полгорода и церковь Пречистого Рождества. Над Рязанью видели, как солнце выпустило четыре луча и на них — светящийся круг. Гром гремел вдруг зимой над Вяткой. Хвостатая комета пронеслась по небу. А над Новгородом посреди ночи возникло сияние и полыхало так сильно, что из Юрьева монастыря глядели и думали, что горит весь город.

Но мир, как мы знаем, был пощажен милостью Господней.

Зато для меня свет померк, и горе безутешное вошло в сердце мое.

С зимы уже стали мы замечать, что твоя мать заметно ослабела, часто должна была отдыхать от домашних хлопот, прикладывалась на лавку даже в середине дня. Кашель одолевал ее и озноб, испарина покрывала лоб и щеки. А однажды она закашлялась в платок и потом долго смотрела на красное пятно, окрасившее полотно.

Мать Людмилы пробовала все целебные настои, какие знала, — ничего не помогало. Болезнь съедала супругу мою изнутри, как будто в груди ее поселился зубастый и ненасытный змей.

Тебе тогда уже было девять, ты, полагаю, видел и помнишь, как тихо и просветленно она расставалась с жизнью, как любовно смотрела на цветы и деревья в саду, как тихо радовалась, если ты оставлял свои игры и прибегал посидеть рядом с нею. Но вряд ли ты мог разглядеть то, что творилось в моей душе. Теперь я понимаю, что все десять лет я прожил с твоей матерью, даже мысли не допуская, что мы можем умереть порознь. Господь дал нам поистине стать как одна плоть — значит, конец одного неизбежно будет означать конец другого. Так мне казалось. Но вышло не так.

Если ты спросишь меня, на что была похожа моя любовь к твоей матери, я скажу тебе так: представь себе, что ты бредешь в глухом лесу. Все люди вокруг тебя — как деревья. Есть среди них мягкие, чистые, плодоносные, но большинство — твердые, холодные, с острыми суками, с нависшими ветвями, которые вот-вот упадут и раздавят тебя. Кроны их сплетены над твоей головой в непроницаемый свод. Но вдруг ты замечаешь впереди просвет. И бежишь туда. И выбегаешь на дорогу, покрытую мягкой травой. Которая ведет в далекий негасимый свет. Вот чем была для меня жена Людмила: светлой дорогой посреди темного леса. А после ее смерти я снова оказался в непролазной чаще.

В том же году Иван Курицын ездил с московским посольством ко двору немецкого императора Максимилиана. Вернувшись, он привез из Европы подарки, книги и новости. Среди этих новостей было сообщение, что король гишпанский Фердинанд выбил мусульман из Гренады и приказал изгнать из своей страны всех нехристиан. Так что, по крайней мере, пророчество о конце света сбылось для испанских евреев. Но не так ли же кончился прежний мир и свет для новгородцев, когда их выселяли из родных мест в 1478 году?

А в Польше умер король Казимир. И это тоже было для кого-то концом прежнего — известного и понятного — мира. В Литве великим князем сделался один сын Казимира, а в Польше королевский трон занял другой. Конечно, Москва сразу попыталась воспользоваться таким ослаблением соседа и снова стала отгрызать по кусочкам восточный край Литвы. Православные князья, имевшие там свои владения, один за другим переходили на службу к великому князю московскому, присоединяя свои вотчины к его государству. Но кто, когда умел проводить точные границы между царствами и княжествами? Из-за пограничных споров вспыхивали новые и новые кровавые стычки, и оба великих князя литовский и московский — засыпали друг друга жалобами, обвиняли в притеснениях и неправдах.

Только в 1494 году забрезжила надежда на мир между двумя странами. Молодой литовский князь Александр посватался к дочери великого князя Московского, Елене Иоанновне. Думал ли я тогда, что это сватовство так перевернет и мою жизнь?

После возвращения из Крыма я только изредка и мельком видел во дворце обеих Елен. Наши занятия иностранными языками не возобновились, и я был рад этому. Даже когда начались переговоры о сватовстве и Федор Курицын ездил с московским посольством в Литву, мне удавалось держаться в тени. Я готовил нужные документы, переводил письма, составлял описи приданого. И каково же было мое удивление, когда мне было сообщено, что, по настоянию княжны-невесты, я включен в свиту, которой предстоит сопровождать ее в Вильнюс к венценосному жениху.

Отказаться, прикинуться больным? На это я не решился. Судьба снова отрывала меня от тебя, любезный сын. Но, по крайней мере, на этот раз мне не грозила немилость сильных мира сего.

Свадебный поезд медленно двигался по зимним дорогам, и в каждом городе нас встречали толпы разодетой литовской знати. Стоя за спиной Елены Иоанновны, я переводил для нее любезности и поздравления литовских дам. Великий князь Александр встретил нас за три версты до Вильнюса. От копыт его коня до полозьев топканы раскатили красное сукно, а у самой дверцы возка постелили камку с золотом. Невеста и сопровождавшие ее боярыни вышли на камку, а Александр спешился, подошел к ним и подал руку своей суженой. Мне довелось поймать первый взгляд, которым обменялись обрученные. Сквозь маску вежливой невозмутимости в нем явно мелькнула искра радостного и благодарного удивления. Ведь эти двое должны были связать свои судьбы, не имея возможности хоть раз увидеть друг друга! Наверное, для каждого из них было огромным облегчением увидеть перед собой молодое приветливое лицо, не успевшее окаменеть под морозом придворного лицемерия.

Венчание состоялось в тот же день, в католической церкви. Вопреки возражениям епископа и жениха, русские посланцы добились, чтобы присланный из Москвы священник Фома читал православные молитвы, а княгиня Марья Ряполовская держала венец над невестой. Свадебный пир во дворце блистал шелками, золотом, драгоценностями. Мать князя Александра приняла невесту ласково, и все вельможи и их жены подходили представиться ей. Но, выполняя наказ своего отца, Елена Иоанновна не допустила к себе русских князей, перебежавших недавно в литовскую службу.

Так началась моя жизнь в Вильнюсе. Дружеское и доверительное отношение ко мне великой княгини очень скрашивало мое существование. Десять лет назад я учил ее, тогда еще совсем юную, иностранным языкам, и она не забыла наши уроки. Московские бояре, включенные в ее свиту, вели себя как надсмотрщики, доносили о каждом ее шаге великому князю Ивану Васильевичу. На людях она старалась не оказывать мне знаков внимания, чтобы не возбудить зависть придворных. Но во время уроков литовского языка мы порой оказывались в комнате с двумя-тремя фрейлинами, не говорившими по-русски, и тогда она делилась со мной своей главной душевной смутой.

— Что я могу написать батюшке в ответ на его последнее послание? — тихо говорила она. — Он требует от моего супруга построить для меня православную церковь прямо на территории дворца. Но он не понимает, что князь Александр не является в своей стране таким самодержцем, как он. Литовский князь должен соблюдать все постановления Рады, в том числе и запрещение строить новые православные храмы в больших городах. Я писала отцу несколько раз, что хожу в православную церковь, которая в пяти минутах ходьбы от дворца, и что меня это вполне устраивает. Но отец стоит на своем и огорчает моего мужа всякими придирками и невозможными требованиями.

Присланного священника Фому она не переносила и сознавалась, что не может исповедоваться ему с открытым сердцем.

— Я уверена, что он все доносит батюшке, тайна исповеди для него не указ. А мне так нужно порой поделиться с кем-то своими тревогами. Вы уж простите, что обременяю вас, Степан Юрьевич, не отпускаю в Москву к сыну. Но порой я заснуть не могу, вспоминая последний год в Кремлевских палатах. Вы ведь тоже замечали, что там творилось. Каким взглядом батюшка смотрел на вдову своего сына, какие подарки ей делал. А жену свою, мою мать, открыто ругал при людях за какие-то фамильные драгоценности. Конечно, такое уже бывало в Московии: надоест мужу старая жена, он ее упрячет в монастырь и женится на молодой. Но Елена Стефановна ни за что не согласится, мы-то с вами ее хорошо знаем. И церковь не допустит такого брака.