Талант марионетки - Кэрри Гринберг

– Мадам Ланжерар? – окликнула она и опустилась на колени рядом, попутно отметив, что на ней самой вместо пальто вновь надето скромное синее платье фру Линне из «Кукольного дома». – С вами все в по… – Она осеклась, когда примадонна подняла лицо, умиротворенное и счастливое.

– Жюли, – проговорила та и коснулась щеки девушки пальцем, который был чем-то перепачкан. – Он и тебя позвал? Хорошо… Приходит для каждой ее время…

– Кто позвал? – не поняла Жюли и вытерла щеку. На пальцах остался влажный и липкий след. Жюли вздрогнула, увидев темно-красную жидкость. Кровь.

– Театр, – рассмеялась актриса. Она откинулась назад и легла на ковер, тоже винно-красный. Ее темные короткие волосы беспорядочно разметались по полу, от чего лицо актрисы показалось совсем юным и беспечным.

Жюли вытерла кровь о платье.

– Это ваша?.. – начала она, но тонкая полупрозрачная рука Мадлен сжала ее запястье и потянула вниз. Девушка тоже опустилась на пол и расслабленно вытянулась на спине, раскинув руки.

– Моя… конечно, кровь моя, – ответила Мадлен полушепотом. – И моя, и твоя, всех и каждого. Она тут везде, она питает и нас, и его. – Ее голос тоже стекал с потолка и со стен, такой же густой и багровый.

Поверхность потолка не была гладкой, заметила Жюли – она пульсировала, становясь то выпуклой, то слегка вогнутой. Девушка провела руками по тому, что приняла за ковер, и поднесла ладони к лицу. По ним стекали струйки теплой крови, собирались в тоненькие ручейки и исчезали в рукавах.

Жюли повернула голову и посмотрела на примадонну. Все было как в тумане: комната плыла, ритмично сокращаясь, и этот ритм отдавался у девушки внутри. Мадлен приподнялась на локте и внимательно взглянула в глаза Жюли. Глаза примадонны сияли разноцветными искорками, становясь то карими, то зелеными, то светло-голубыми, и каждый раз вместе с ними менялась и Мадлен. Ее роли проносились перед Жюли, сменяясь с каждым ударом пульса. Каждая ее героиня появлялась лишь на миг, яркая и объемная, как живая картинка, и тут же гасла, сменяясь следующей. Великолепные, подлинные, гениальные. Как ей это удается?

Мадлен улыбнулась одними глазами, и Жюли услышала ответ в ее пульсе. Рене, Рене, Рене. Пурпурные губы Мадлен, тоже пропитанные кровью, произносившие столько гениальных текстов, были очень близко. Кровь была у Жюли на губах, внутри нее и повсюду. Воздух напитался тяжелым насыщенным запахом. Сердце театра билось в груди Жюли, и они с Мадлен пульсировали вместе с ним.

– Они все здесь… – проговорила Жюли, когда, наконец, ее губы оторвались от губ Мадлен. Во рту остался металлический привкус. – И он тоже… – Пальчик Мадлен прижался к ее губам, и девушка смолкла.

Она будет возвращаться сюда снова и снова, и дверь откроется, когда будет нужно. Счастье теснилось в груди у Жюли, омывая ее с каждым ударом пульса новой волной. Мадлен поможет ей. На рукавах и на груди платья примадонны цвели алые бутоны. Лицо и руки были перепачканы красным, хотя ярче всего были губы – на нижней набухла темная густая капля.

Девушка невольно облизала губы. Примадонна кивнула и на миг прикрыла глаза. Комната сжалась вокруг них двоих тугой пурпурной мышцей. Когда выходишь на сцену, просто живи. Голос принадлежал не Мадлен, но исходил от нее. Или из самого сердца, чьего именно – Жюли не знала. Забудь, что это ты, и живи. Губы Мадлен были теплыми, почти горячими. Комната запульсировала так быстро, что стало трудно дышать.

Когда она вышла, Франсуа поднял глаза от газеты. У него был вид человека, который привык ждать и давно с этим смирился.

– Прости, мы заговорились, – сказала Жюли и помахала на прощание Мадлен, которая вышла вслед за ней и стремительно удалилась, не удостоив журналиста даже кивком.

– Репетировали? – Франсуа приподнял брови и чмокнул девушку в лоб.

– Вроде того. Ну и вид у меня! – Жюли поправила прядь волос, которая слиплась от крови, и приготовилась к вопросам о кровавых пятнах на одежде.

– Ты о чем? Хотя выглядишь немного усталой, – он взял ее за перемазанную в крови руку, но будто ничего не заметил.

– Усталой? – Девушка покосилась на темно-красные следы, которые оставляли на потертом полу ее туфли. – Да, пожалуй, – согласилась она. Что ж, если он не хочет ничего замечать, может, это и к лучшему.

Декабрьские ночи – самые темные, самые длинные, самые мрачные. Морель бросил взгляд на часы: почти четыре утра. Летом в это время уже светает, сейчас же сумрак окутал театр плотным одеялом, проник внутрь и заполонил коридоры. Свет горел только в одном окне – в кабинете финансового управляющего. Остальной театр спал. Морель опасливо завесил шторы, как будто кто-то снаружи мог заглянуть в окно второго этажа и подсмотреть, что он делает. Хотя кому может понадобиться подглядывать за ним снаружи?..

Он еще раз аккуратно открыл крышку небольшого дорожного саквояжа, та скрипнула, и комнату пронзил резкий звук испуганной пружины. Жан-Луи резко обернулся. На мгновение ему показалось, что скрипнула не крышка, а дверь, которую он запер на три замка. А потом еще два раза проверил. С собой Морель брал мало вещей, только самое необходимое: несколько сорочек, два костюма, которые ему на днях дошили на заказ, пару золотых безделушек вроде запонок и часов и, самое главное, чеки на имя Шарля Непье. Паспорт на имя Шарля Непье. Железнодорожные билеты. Шарль Непье должен был выйти из дверей театра с рассветом, взять такси до Лионского вокзала и к вечеру пересечь швейцарскую границу, оставив Жана-Луи Мореля не более чем воспоминанием.

Дело уже давно было не в деньгах. Он смотрел на шестизначную сумму, написанную в чеке, и не испытывал никакой радости. На эту сумму Морель хотел купить свободу, но в глубине души понимал: свободу он потерял более семи лет назад, когда впервые переступил порог Театра Семи Муз. Даже если бы он перевел эти деньги назад в активы театра, его бы это уже не спасло. А вот у Шарля Непье еще был шанс.

Он еще раз проверил все документы, положил паспорт во внутренний карман пальто и потянулся за сигаретой. Огонек зажигалки вспыхнул неровным пламенем, разгоняя темноту, с которой не справлялась горящая в углу комнаты лампа. Морель поднял голову и увидел в зеркале над столом свое отражение: белое лицо, синяки под глазами, трясущиеся руки. Все это скоро закончится. Все это… Он резко обернулся. Дверь стукнула о косяк, а к его ногам упала тень, которую никто не отбрасывал.

«Но я ведь запер ее!» – с усталым раздражением подумал Морель.

Слова новой роли крутились в голове у Жюли с самого утра: и пока они с Франсуа пили кофе, и тот рассказывал ей о своих новых идеях для статьи, и когда ехали в трамвае, и вот сейчас, когда она переступила порог Театра Семи Муз. Поэтому она не сразу обратила внимание на необычный шум и многолюдность в фойе с утра.

– Что здесь делает полиция? – Франсуа оказался более внимательным. Он прибавил шагу и подошел к одному из полицейских, разговаривающих с Николь и другими девушками. – Что случилось?

– А вы кто? – Офицер окинул его внимательным взглядом.

– Меня зовут Франсуа Линьер, и я журналист, расследующий…

– Никаких комментариев, – осадил его полицейский. – Вы тоже можете быть свободны, – бросил он Николь.

– Что здесь случилось? – повторил Франсуа свой вопрос, только уже полушепотом и обращаясь к девушке.

– О, ужасное! – Она округлила глаза. – Финансовый управляющий повесился! Жюли, Жюли, ты слышала? – обратилась к подруге Николь. – Сегодня все об этом только и говорят! Его нашли с утра повешенным в своем кабинете!

Не дослушав, Франсуа развернулся и быстрым шагом направился по лестнице наверх. Он ни разу не был в кабинете финансового управляющего, но примерно знал, где тот находится. Девушки переглянулись и поспешили вслед за ним.

Возле двери стояли несколько полицейских и человек в штатском.

– Вам туда нельзя, – бросил он, когда Франсуа предпринял попытку зайти внутрь.

– Я должен узнать, что произошло!

– Вы родственник?

– Не совсем, но… Понимаете, я журналист, провожу свое собственное расследование событий, происходящих в театре.

– Каких еще событий? – Мужчина убрал блокнот в широкий карман пальто и скучающе уставился на Франсуа.

– Все эти смерти: сначала Клоди, затем Марианна, теперь еще мсье Морель… между ними есть связь, я могу вам это доказать.

Следователь поморщился:

– О чем вы говорите? Это самоубийство: врачи уже подтвердили это, дверь была закрыта изнутри, как и окно. На столе – предсмертная записка. Такое случается, и здесь нечего расследовать.

– Может быть, вы нашли что-нибудь странное? Необычное?

– Нет.

– Но… – Франсуа выглядел озадаченным.

– Вы знали погибшего?

– Нет, фактически я видел его всего один раз в жизни, но он вовсе не выглядел как человек, способный на самоубийство.