Там мы стали другими - Томми Ориндж
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ты проходишь через металлодетектор, и твой ремень вынуждает тебя сделать еще один проход. В следующий раз он реагирует на мелочь в кармане. Охранник – темнокожий старик, и его, похоже, не волнует ничего, кроме звукового сигнала детектора.
– Вынь все, все, что у тебя в карманах, вынь, – торопит он.
– Это все, что у меня есть, – говоришь ты. Но, когда проходишь через рамку, она опять пищит.
– Тебе когда-нибудь делали операцию? – спрашивает парень.
– Что?
– Не знаю, может, у тебя в голове металлическая пластина или…
– Нет, приятель, во мне нет никакого металла.
– Тогда мне придется тебя обыскать. – Старик говорит так, будто это твоя вина.
– Валяй. – Ты поднимаешь руки вверх.
Он похлопывает тебя сверху вниз и жестом приглашает снова пройти через рамку. На этот раз, когда она опять подает звуковой сигнал, он просто машет рукой, пропуская тебя.
Отойдя шагов на десять, ты смотришь под ноги и понимаешь, в чем дело. Твои ботинки. Стальной носок. Ты начал носить их, когда получил работу. Джим посоветовал. Ты уже готов вернуться, чтобы сказать об этом парню, но это уже не имеет значения.
Ты находишь Бобби Большого Жреца под навесом. Он кивает в знак приветствия, а потом наклоняет голову в сторону барабана. Никакой светской беседы.
– Грандиозная вступительная песня, – говорит тебе Бобби, потому что все остальные уже знают. Ты берешь свою колотушку и ждешь, пока все соберутся. Ты слышишь звук, но не слова, которые произносит ведущий пау-вау, и следишь за рукой Бобби. Когда он взмахивает своей колотушкой, твое сердце как будто останавливается. Ты ждешь первого удара. Ты мысленно молишься – никому и ни о чем. Ты расчищаешь путь для молитвы, убирая с дороги все наносное. Твоей молитвой станут барабанная дробь, песня, точное соблюдение ритма. Твоя молитва начнется и закончится с песней. Сердце ноет от нехватки воздуха, когда ты видишь, как поднимается колотушка Бобби, и ты знаешь, что они идут, танцоры, и, значит, пора.
Часть IV
Пау-вау
Человек должен долго мечтать, чтобы действовать с размахом, а мечты взращиваются в темноте.
ЖАН ЖЕНЕ
Орвил Красное Перо
Поле стадиона уже заполнено гостями, танцорами, столами и навесами. Народу набилось под завязку. По всему полю разбросаны походные стулья и шезлонги, уже занятые людьми и кое-где свободные – но зарезервированные. Над столами, на стенках навесов выставлены головные уборы пау-вау и футболки со слоганами вроде Native Pride[76], набранными крупными печатными буквами, зажатыми орлиными когтями; здесь же ловушки снов, флейты, томагавки, луки и стрелы. Всевозможные индейские украшения разложены и развешаны повсюду, и оторопь берет от такого сумасшедшего изобилия бирюзы и серебра. Орвил и его братья останавливаются на минутку возле стола с вязаными шапочками с вышитыми бисером эмблемами «Атлетикс» и «Райдерс», но им не терпится пройтись по рядам с едой на внешней стороне бейсбольного поля.
Они тратят деньги, что выудили из фонтанов, и устремляются к столам с закусками. Жареный хлеб нарезан толстыми ломтями, истекает жирным мясным соусом.
– Брат. Это по-нашему, – говорит Орвил.
– Пфф, – фыркает Лутер. – Хватить косить под индейца.
– Заткнись. Как я должен говорить? Как белый мальчишка? – возмущается Орвил.
– Иногда ты говоришь так, будто хочешь быть мексиканцем, – замечает Лони. – Например, когда мы в школе.
– Заткнись, – одергивает и его Орвил.
Лутер толкает Лони локтем, и они оба прыскают со смеху. Орвил снимает кепку и шлепает обоих по затылку. Потом берет тако и, переступая через ряд стульев, устраивается позади братьев. После недолгого молчания он протягивает тако Лони.
– Сколько, говоришь, ты получишь, если победишь? – спрашивает Лутер.
– Я не хочу об этом говорить. Плохая примета, – отвечает Орвил.
– Да, но ты сказал, что это примерно пять тыся… – не унимается Лутер.
– Я же сказал, что не хочу об этом говорить, – перебивает его Орвил.
– Боишься сглазить, а?
– Лутер, заткнись на хрен.
– Ладно, – уступает Лутер.
– Вот и хорошо, – говорит Орвил.
– Но представь только, сколько крутого дерьма мы могли бы накупить на такие деньги, – продолжает Лутер.
– Да, – подхватывает Лони, – мы могли бы купить PS4, большой телевизор, «джордансы»…
– Мы бы все отдали бабушке, – говорит Орвил.
– Ох, старик, это тухляк, – стонет Лутер.
– Да ладно, ты же знаешь, она любит работать. – Лони дожевывает последний кусочек тако.
– Возможно, она предпочла бы заняться чем-то другим, будь у нее такая возможность, – возражает Орвил.
– Да, но мы могли бы оставить себе немного, – рассуждает Лутер.
– Черт. – Орвил проверяет время, заглядывая в свой телефон. – Мне надо бежать в раздевалку!
– А нам что делать? – спрашивает Лутер.
– Оставайтесь здесь, – говорит Орвил. – Я зайду за вами потом.
– Что? Да ладно, – ноет Лони.
– Я зайду за вами позже, это не займет много времени, – говорит Орвил.
– Но мы же отсюда ни хрена не увидим, – говорит Лутер.
– Вот именно, – поддакивает Лони.
Орвил уходит. Ему ли не знать – чем больше он спорит, тем сильнее они упрямятся.
В мужской раздевалке грохочет смех. Поначалу Орвил думает, что смеются над ним, но потом догадывается, что прямо перед его приходом кто-то отпустил шутку, потому что, когда он садится, обмен остротами продолжается. В основном здесь стариканы, но есть и несколько молодых парней. Он медленно, осторожно надевает свои регалии, вставляет наушники, но, прежде чем успевает поставить какую-нибудь песню, видит, что парень напротив него жестом просит вынуть наушники. Это тот огромный индеец. Он встает, в полном облачении, по очереди приподнимая ноги, отчего дрожат перья на его одежде, а у Орвила – коленки. Индеец откашливается.
– А теперь, молодые люди, слушайте внимательно. Не слишком беснуйтесь там. Этот танец – ваша молитва. Так что не торопите его и не танцуйте как заведенные. Для индейца есть только один способ выразить себя. Через танец, который идет оттуда, из глубины веков. Передается нам. Вы учите танец, чтобы сохранить его, исполнять. Что бы ни происходило в вашей жизни, вы не оставляете
