Сладкая история мира. 2000 лет господства сахара в экономике, политике и медицине - Ульбе Босма

регулярно перемещать свои заводы по мере того, как на земле стремительно заканчивался лес. В 1860 году кубинская сахарная промышленность имела 120 000 гектаров земли, используемых по прямому назначению, а всего занимала 800 000 гектаров; для сравнения, яванской промышленности хватало 28 000 гектаров. Сорок лет спустя эти показатели составляли 1,7 млн гектаров на Кубе и 122 000 гектаров – на Яве92. К этому времени большая часть Кубы уже осталась без леса. Ее постигли те же экологические беды, с которыми еще раньше столкнулись другие «сахарные острова» – на Кубу, которая некогда славилась своим плодородием, пришли засухи, наводнения и истощение почв.

Серьезной проблемой стало и сокращение осадков, вызванное уничтожением лесов, и первым к этому привлек внимание в начале 1860-х годов Альваро Рейносо, директор Института химических исследований в Гаване. Он родился неподалеку от кубинской столицы и получил степень по медицине в парижском университете. Рейносо поставил себе цель: убедить кубинских плантаторов перейти на более экологически щадящие методы культивации. Среди них он выделял усовершенствованную вспашку, удобрение почвы и орошение, а также ежегодное насаждение вместо многолетнего получения отводков из корня. Он уверял, что плантаторы должны отказаться от практики подсечно-огневого земледелия, а также использовать потенциальный излишек рабочей силы вне сезона сбора урожая, так называемой сафры, чтобы привести сельское хозяйство в более устойчивое положение93.

К предупреждениям Рейносо на родине никто не прислушался, но на Яве все было совершенно иначе – там его переведенную статью, в которой в общих чертах намечалась схема новой системы насаждения сахарного тростника, знал почти каждый, кто был как-то связан с районами, в которых производили сахар. Применение системы Рейносо на Яве подразумевало, что более ста тысяч человек будут копать канавы и закладывать между ними почву, формируя гребни. Затем на поля приходила столь же многочисленная армия яванок, засеивая борозды молодыми побегами сахарного тростника. Спустя четыре месяца яванцы забрасывали в борозды почву с гребней, что позволяло тростнику глубоко укорениться в почве и выстоять даже при сильном ветре94. А поскольку на Яве становилось все больше крестьян-маргиналов, такая неимоверно трудоемкая отрасль, как выращивание сахарного тростника, обеспечивала огромную выгоду в лице высочайших показателей урожая в расчете на акр. В 1920-х годах на Яве на одном гектаре земли работали в среднем 7,7 человек, в то время как на Кубе – всего 0,5, что олицетворяло две крайности мировой сахарной промышленности. На изготовление каждой тонны яванского сахара уходило в 3,5 раза больше трудовых затрат, чем на Кубе, но каждая тонна при этом требовала вполовину меньше земли95.

Индустриализация и подневольный труд

Когда в 1834 году Британия приняла на себя лидирующую роль в процессе отмены рабства, возможно, мало кто думал, что плантационное рабство продолжит существовать на протяжении большей части XIX столетия. Рабовладение на сахарных плантациях не только сохранилось, но даже слегка возросло – в период, который Дейл Томич назвал «вторым рабством»96. К середине XIX века на тростниковых полях трудились примерно восемьсот тысяч рабов, половина из которых была на Кубе, и почти треть – в Бразилии97. Даже после того как в Луизиане в 1864 году отменили рабство, приблизительно половину мирового экспорта тростникового сахара по-прежнему производили рабы. Еще четверть этого экспорта производилась трудом тех, кто подписал кабальный договор98. В различных своих формах рабство и подневольный труд продолжали свое существование, и часто их едва ли пытались скрывать. Например, можно было купить рабов в Африке и «освободить» их как engagés на Реюньоне, и хотя британские власти сурово осуждали эту практику, их осуждение ни к чему особенному не привело99. На Яве начиная с 1860-х годов постепенно отказывались от «системы принудительных культур», но, как мы видели, для яванских крестьян изменилось немногое: старосты по-прежнему обязывали их выращивать тростник для заводов.

Поскольку до самой Второй мировой войны механизация на тростниковых полях почти не развивалась, глобальное производство сахара по большей части все еще полагалось на разнообразные невольнические практики: рабство, принудительную культивацию, кабальные договоры, законы против бродяжничества или прямое голодное истощение, как произошло на Барбадосе. Такой расклад дел не только не оправдал оптимистичных надежд сенсимонистов на то, что механизация позволит избавить сельское хозяйство от изнурительного подневольного ручного труда, но и разоблачил ложную уверенность в том, что промышленное развитие несовместимо с системами производства, основанными на рабском труде. Опять же, суть вопроса сводилась к тому, что без подневольного труда ни Ява, ни Куба никогда бы не сумели достичь главенствующего положения в качестве экспортеров сахара.

Когда прекрасно осведомленный в этой теме экономист Джон Эллиот Кэрнс (1823–1875) утверждал, что экономики, основанные на рабском труде, не способны повысить производительность труда, он ошибочно объяснял это его подневольным характером, а не ограниченностью вариантов механизации работы на тростниковых и хлопковых полях. Но он был прав, когда предупреждал, что экономики, в основе которых лежит рабский труд, могут расти только одним способом: порабощая все больше людей. Как ирландец Кэрнс не был сторонником рабства или колониализма. В своей книге «Рабовладельческая власть» (Slave Power), написанной в первый год Гражданской войны в США, он предупреждал, что победа Конфедерации, выступавшей за сохранение рабства, повлечет за собой возрождение работорговли. Повторяя давнее замечание, которое сделал Алексис де Токвиль в своем знаменитом трактате «Демократия в Америке», Кэрнс уверял, что такие экономики, как в южных штатах США, по природе своей являются агрессивными и стремятся к экспансии100. Оптимизм либеральных капиталистов, свойственный началу XIX столетия, равно как и уверенность в том, что система рабского труда, худшая из всех по самой своей природе, была умирающим институтом, сменились страхом того, что эта система представляла реальную политическую и военную угрозу более продвинутым экономикам – и этот страх был в полной мере оправдан, в чем предстояло убедиться в ходе трагической Гражданской войны в США.

Кэрнс и его современники были отчасти правы, когда говорили, что индустриализация и рабство в конечном счете несовместимы. Сахарные поместья всегда держали на службе обученных и искусных рабов и часто даже платили им, чтобы снизить риск саботажа. Или же, как в случае с бразильскими мельницами доиндустриальной эпохи, свободных работников африканского и европейского происхождения нанимали для выполнения самых важных задач – таких, как надзор за процессом кипячения или упаковка сахара101. Кроме того, с учетом всех вытекающих рисков подневольных работников также назначали на важные стратегические посты, связанные с работой на мельницах. У этого была очевидная причина: найти опытного белого работника в тропиках было крайне непросто, да и труд его стоил дорого,