Слуги зла - Макс Далин

Страшно было идти. Не знаю, почему. Я не сомневался, что никто из горожан мне не угрожает. Я не сомневался и в том, что мои ребята, дожидаясь меня за городской чертой, отлично сумеют постоять за себя. Но при этом я почему-то чувствовал дикий страх, от которого дрожали колени и подкатывала тошнота.

Я даже пожаловался Пауку:

— Старина, мне не по себе.

Паук хлопнул меня по спине:

— Угу. Боишься узнать еще что-нибудь нестерпимое. Ты прости, Эльф, но ведь дальше будет еще хуже. Это только люди, потом-то пойдут эльфы… Мы по-любому узнаем много всякой дряни.

— Я не слишком уверен в себе, — сказал я. — Жаль, что тебя не будет со мной.

— Глупо было бы, — отозвался Паук. — Только раскроемся. Ты же не драться, всего лишь поговорить. Ничего, все путем. Главное, в Пущу пойдем вместе.

Я кивнул. Они все обнюхали меня на прощанье и скрылись в кустарнике, когда я пошел к большой дороге, ведущей к воротам.

На дороге пару раз попались крестьянские фуры, влекомые пузатыми мохноногими лошадками, и разок — тележка, запряженная осликом, груженая бочками масла, сопровождаемая веселой толстой девахой; прочие пешком брели и в город, и из него. Простая публика: бродячие подмастерья в смазанных сапогах и домотканой одежонке, несущие ящики с инструментами, просто бродяги, девки и отставные солдаты, один из которых еле тащил на костылях плохо подогнанную деревянную ногу. Впрочем, ни с кем из пешеходов мне не захотелось поговорить, хотя они посматривали на меня с любопытством и даже неким ожиданием.

У самых ворот меня обогнал эльфийский рыцарь на вороном, в темно-зеленом плаще с золотой ветвью посла; он заметил меня и успел смерить удивленным и презрительным взглядом. Я истолковал взгляд так: «Ты — эльф, ничтожество?! Не может быть! Но, как бы ни было, я не стану разговаривать с пыльным оборванцем. Вероятно, мне померещилось». «Хорошо, — подумал я. — Тебе померещилось. Возможно, мы еще встретимся. Любопытно, что ты направляешься в этот город таким аллюром — Пуща и столица далековато, все-таки…»

Городская стража у ворот выглядела трезвой и собранной: город жил по законам военного времени. Это тоже показалось мне странным — в горах пока продолжалось затишье.

— Эй, рыцарь! — окликнул меня бородач в шлеме со львом. — Съемные лошади — на постоялом дворе «Дивная заводь»!

Я отстраненно почувствовал на своем лице якобы приветливую надменную полуулыбку, сказал: «Благодарю» — и слегка кивнул. Такой королевский апломб и равнодушная любезность людям нечасто удаются, если только не репетировать годами, но меня за сотни лет жизни в Пуще это пропитало до костей. Стоило расслабиться — лезло само, привычка — вторая натура. Если мой вид и оставлял желать лучшего, то манеры рыцаря Пущи, очевидно, по-прежнему производили впечатление.

Стражник и его компания дружно взяли «на караул». Я чуть усмехнулся и ответил еще одним кивком, в следующий миг повернувшись к ним спиной. «Я — эльф, — подумал я, — сейчас это хорошо, буду эльфом и дальше. Но с чего это люди так стелятся и расшаркиваются передо мною? Неужели стелились и раньше, только я не обращал внимания, принимая как должное?

Однако…»

Лошадь была мне совершенно не нужна, но я пошел взглянуть на постоялый двор с чудным названием. В мое время — в мое человеческое время, я хочу сказать — подобные местечки назывались «У Джека», «Жареный петух», «Бодрая корова» или как-нибудь в этом роде. Но я не узнавал и всего остального.

Ах, как я боялся узнать! Думал — увижу маленькую церковь, увижу улицу… увижу громадный дуб, который рос неподалеку от нашего старого дома и вполне мог бы прожить триста лет… разорву сердце в клочья! Нет, не узнавал. Не видел. Все было совершенно чужим, даже более чужим, чем уже освоенные орочьи пещеры.

Город выглядел чище, чем я ожидал. Глаза эльфа легко усмотрят залежи грязи, совершенно незаметные смертному, а его уста надменно произнесут: «Человеческая помойка!» — но в своем нынешнем положении я не видел упомянутых залежей. Улицы мощены и метены; на заборах из ажурной, тонко кованной решетки, в эльфийских звездах и стилизованных мистических розанах — горшочки и корытца с цветами. На штукатурке стен нарисованы колонны, увитые благородным плющом, отчего дома кажутся холщовыми декорациями в балагане. И всюду — фонарики, хорошенькие, надо сказать, фонарики. Тоже с восьмиугольными звездочками. Раньше такие звездочки считались среди смертных знаком, привлекающим нечистую силу.

Люди… особенно чудны были те, что побогаче. Горожанки — в белом и зеленом, в этаких невинных платьицах, изображающих одежды эльфийских дев, зато с глазами, обведенными сажей, и волосами, на выбеливание которых, очевидно, ушло много труда. В высшей степени забавно такая мода смотрелась на явных девках — выбеленных, нарумяненных, с якобы эльфийскими очами, нарисованными по всему лицу, в тяжеленных медных побрякушках, тоже стилизованных «под Пущу»… Что до горожан… Я бы сказал, что это напомнило мне, скорее, гномьи ухватки. Просто удивительно, как горожанам нравились теперь золотые цепи толщиной с колодезную, торжественно носимые поверх бархатных камзолов, перстни с яркими камнями и брошки размером с блюдце, закалывающие широчайшие плащи… Впрочем, на пути к постоялому двору я встретил юнца, определенно изображающего эльфа, — с напряженным, беспокойным лицом и злыми глазами.

Продавец угля зыркнул в его сторону, усмехнулся, развернул ослика и завопил:

— Уголь для очагов! Купите, хозяйки!

Разве что плебс выглядел как всегда. Нищие, разумеется, эльфами не рядятся. И эти самые неряженые провожали меня настороженными взглядами, сплевывая под ноги. А я чувствовал, как мой ум заходит за разум в попытках понять, что это случилось с людьми за время моего отсутствия.

Моя мать боялась Пущи и пыталась уберечь меня от встречи с Государыней как могла — оставим пока мою собственную глупость. Мой отец определенно считал, что с эльфами лучше не связываться, и велел мне всегда носить с собой нож из кованого железа. Мои односельчане, жившие слишком близко к границе Пущи, не говорили об эльфах громко, вбивали в дверные косяки гвозди, вешали над дверью подковы — не для того ли, чтобы отгородиться от эльфийских чар? Нет, Государыня и Перворожденные прекрасны, никто не спорит, но… гроза прекрасна, когда наблюдаешь за молниями издали.

И никому, абсолютно никому не пришло бы в голову изображать из себя эльфа и накликивать беду. Расшалившуюся девочку одернули бы: «Молоко скиснет!»

Нынче в городе, по всей вероятности, питались одной простоквашей.

Граница Пущи нынче была не то что близка — она как-то сместилась, смешала понятия. Я припоминал человеческие взгляды в свою сторону, когда, верным рыцарем Государыни, сопровождал послов ли, солдат ли — вспомнил даже собственные мысли: «Просто удивительно, как люди любят тех, кто их презирает!» Да, разумеется, люди и раньше смотрели восхищенно, но теперь откровенно пялились, пожирали глазами мое лицо и мои эльфийские побрякушки…