Слуги зла - Макс Далин

— О, мы гневаемся? — весело спросил гном. — Никак, орел, ты меня услышал? И даже понял? Ах ты, какая новость! Камни потекли, ветер остановился…

— Я не глух, — сказал я. — Я просто не помню, чтобы такие, как ты…

— Надо же, — усмехнулся гном. — Они не помнят! Ты что, никак, думаешь, что ли? Редкие дела. Как это Хозяйка допустила, вот удивительно… думать-то вам, орлам, тоже вроде бы не к чему. Ваше дело — парить в этих ваших небесах и убивать кого следует, а думать, рыцарь, это не ваше дело…

— Как ты еще жив? — спросил я. — Это, конечно, смело и, надо полагать, неглупо и жестоко, но ведь любой рыцарь должен бы отрезать тебе язык за такие слова…

Гном искренне расхохотался.

— Орел, о чем ты говоришь! Да вы ж с ваших позлащенных небес и не слышите, что там гномы лепечут! Вот ты когда-нибудь обсуждал с кем-нибудь из наших хоть что-то?

Я покачал головой.

— Вот видишь… А ты ведь в Пуще не год и не два — по гонору заметно. Вы, орлы, таких низменных вещей, как деньги, понять никак не можете — вам об этом слышать нельзя, вы и не слышите. Куда бы оно годилось: рыцарь Хозяйки — и вдруг хлопочет из-за денег! Неблагородно, знаешь ли, да и невыгодно…

В диком хаосе внутри моей несчастной головы начали появляться какие-то проблески.

— Я в Пуще не год и не два? — пробормотал я почти про себя. — Погоди, ты хочешь сказать, что знаешь… что эльфы вовсе не воплощаются, а…

Гном, совсем развеселившись, хлопнул себя широкой ладонью по колену:

— Забавен ты, орел, я скажу! Ах, какой тон, глаза какие! Да подумаешь, страшный секрет, кто его не знает-то? Разве такие вот, как ты, не от мира сего — или смертные, которым вообще ничего знать не положено. Да и те, заметь, в последние годы догадываются. Ишь, вырядились — надеются. В Пущу хотят, вечно жить, сладко жрать, песенки петь, юные личики… раскатали губы — на ворот не накрутишь!

Его насмешливая речь оглушила меня. Гном наблюдал, как я пытаюсь собраться с мыслями, и от души развлекался.

— Хозяйке не всякий подходит, — продолжал он с самодовольной ухмылкой. — Ей, ясное дело, надо, чтобы в человечишке было хоть что-то ценное: руки, мозги, душа… Одна незадача: душа-то нынче реже всего встречается, оттого Мама и беспокоится за свою армию. И новенькие эльфятки у нее пошли молоденькие — совсем детки, пятнадцать, четырнадцать… Девственность нынче в цене, хе-хе. Скоро и десятилетних не останется…

«Паук прав, — подумал я, чувствуя, как горячая капля пота стекает по виску. — О Варда, Дева Запада, что же это?»

— Тебе надо в Пущу возвращаться, — посоветовал гном покровительственно. — Ты поспешай, а то тут, среди людишек, можешь начать стариться. Опыт-то появляется, нехорошо — думать вот начал…

— Как тебя зовут? — спросил я, стараясь дышать ровно.

— Какая тебе разница, орел? Ну, Дарин, допустим, и что?

— Дарин… прости меня… ты тоже был человеком? — едва выговорил я.

Гном снова рассмеялся и отхлебнул из кубка:

— Хочешь выпить? Винишко-то из Пущи, эланоровое винцо, трактирщик через наших достает. Три золотеньких кувшин, недешево… Нет? Напрасно, угощаю… Ну ладно, ладно. Что с тобой делать, орел, если ты такой чудачок? Человеком, говоришь? Давненько дело было, я уже и не помню…

— Смеешься надо мной?

— Ну что ты? Как можно над эльфом смеяться? Я так, сам над собой…

— Ты… пришел в Пущу — и стал гномом? Но почему? Почему — гномом? Это же…

Гном улыбнулся почти ласково:

— Низко, да? Нет, орел. Тут дело в чем: у одного человека обычно либо мозги, либо прекрасная душа. Ты же у нас, по всему видать, был мальчик с порывами, а? С идеалами? Хозяйка таких издалека видит. Вот и рви горло за идеалы. Все справедливо. Не зря жить хотел? Вот тебе цель — воюй со Злом. Зла-то мно-ого, на всех хватит. А мы — простые, как башмак. У нас — голова на плечах, нам ее терять попусту неохота. Мы в Пущу пришли не за фигней, а за делом. За золотом, за властью. Она дала. Она добрая, Мама, Хозяйка наша, она всем дает — только делись. Денежки — за процентик, фенечки — за работу. А уж здоровье или, там, бессмертие — само по себе, только уж неземная красота нашим не положена. Да и проку в ней нет — несолидно как-то, — гном довольно сально ухмыльнулся и закончил: — От вас, орлов, парения требуют, чистоты, а мы так, мы можем чуток и попачкаться: смертные девки и за золото любят, а в идеалах мы не нуждаемся…

Тут я вдруг вспомнил слышанное когда-то от человеческих солдат чудное словечко — «сгномиться». Оно означало «стать скупым и несговорчивым», а еще «превратиться в преклонном возрасте в мизантропа и брюзгу, чрезмерно заботиться о самых низких прихотях»… Напрягая память, я вспомнил также, что видел людей, становящихся к старости похожими на гномов, будто низость и мелочность горбили и уменьшали их, тянули к земле… эти обрюзгшие лица, погрузневшие тела, пропавшие в плечах шеи — я видел их часто, но никогда не задумывался и не сравнивал…

— Горные мастера — люди?!

— Так а то ж? Тут дело какое… если у тебя на уме идеалы да амбиции, быть, значит, горным эльфом. Ваши идеалы сильно тормозят мозги… Подгорные чертоги там, каменные цветы резать или еще какую бесполезную ерунду — вот это по-вашему. Ты, значит, вечное добро искал, а те дурачки — вечную красоту, ну-ну… А если дело не в цветочках, а в матерьяле — в золотишке, в камешках, — тогда другой коленкор… Ну да ты уже понял.

— Понял, — сказал я и отстегнул брошку от плаща. — У тебя булавки нет, Дарин?

Он хитренько посмотрел на меня и принялся рыться в безразмерных карманах:

— Булавки нет… Злого железа не ношу, чтоб Хозяйку не обижать, а бронза гнется… Слушай, орел, а давай меняться? — Он вытащил на ладонь малахитовую брошь в виде дубового листа. Прожилки на малахите создавали удивительную иллюзию жизни, вещица выглядела характерно для эльфийской работы, но краешек камня треснул и откололся. — Смотри, лучше булавки. Я даже приплачу пару золотых…

Я невольно улыбнулся его прозрачной уловке: Дарин решительно не верил в разум эльфийского рыцаря.

— Спасибо, — сказал я, взяв каменный листок и кладя на стол золотую лилию. — Ты мне ничего не должен. Я хотел тебе ее просто подарить, но ведь плащ свалится…

Дарин явно хотел схватить лилию, но сдержался, взял, не торопясь, и принялся рассматривать бриллианты, изображающие росу, с алчным вожделением.

— Славненькая штучка, — приговаривал он, крутя брошь перед свечой. — Ах ты, идеалист… откуда вы только беретесь… Знаешь, — сказал гном, подняв, наконец, глаза от золота на меня, — ты — славный мальчик, в сущности, только… жаль тебя. С твоими идеалами тебя… ну кто захочет, тот и получит. И найдет, как поиметь.