Собрание сочинений. Т. 9. Дамское счастье. Радость жизни - Эмиль Золя

— Фланель не так уж хороша, — сказала покупательница. — Покажите что-нибудь получше.

Коломбан снял другую штуку. Наступило молчание. Г-жа Бурделе рассматривала материю.

— Почем?

— Шесть франков, сударыня, — ответила Женевьева.

У покупательницы вырвалось резкое движение.

— Шесть франков! Но ведь точно такая же напротив стоит пять франков!

По лицу Бодю прошла легкая судорога. Не сдержавшись, он вежливо вмешался:

— Вы, несомненно, ошибаетесь, сударыня: этот товар следовало бы продавать по шести пятьдесят, не может быть, чтобы его отдавали по пяти франков. Речь идет, конечно, о какой-то другой фланели.

— Нет, нет, — твердила та с упрямством мещанки, которая убеждена в своей опытности. — Материя та же самая. Пожалуй, даже плотнее.

Спор начал обостряться. По лицу Бодю разлилась желчь. Он изо всех сил старался улыбаться, но ненависть к «Счастью» душила его.

— Право, вам не мешало бы получше со мной обходиться, — сказала наконец г-жа Бурделе, — иначе я отправлюсь напротив, как и другие.

Тут Бодю совсем потерял голову и закричал, дрожа от накипевшего гнева:

— Ну и идите напротив!

Обиженная покупательница тотчас же поднялась и вышла, не оборачиваясь, бросив только:

— Я так и поступлю, сударь.

Все онемели. Резкость хозяина поразила присутствующих. Он и сам растерялся и был в ужасе от того, что сказал. Слова вырвались как-то сами собой, помимо его воли, словно взрыв накопившейся злобы. И теперь все Бодю, застыв на месте и опустив руки, следили взглядом за г-жой Бурделе, переходившей улицу. Им казалось, что с нею уходит все их благополучие. Когда она, не торопясь, вошла в высокий подъезд «Счастья» и Бодю увидели, как ее силуэт потонул в толпе, в них словно что-то оборвалось.

— Еще одну отнимают у нас, — прошептал суконщик.

Он обернулся к Денизе, о поступлении которой на новое место ему было уже известно, и прибавил:

— И тебя они тоже отняли… Что ж, будь по-твоему, я не сержусь. Раз у них деньги, стало быть, они сильнее.

Дениза, надеясь еще, что Женевьева не расслышала слов Коломбана, сказала ей на ухо:

— Он любит вас, будьте повеселее.

Но девушка тихонько ответила надрывающим душу голосом:

— Зачем вы обманываете!.. Взгляните, он не может удержаться и все смотрит туда, наверх… Я отлично знаю, что они украли его у меня, как крадут у нас все остальное.

И она села на табурет за кассой, возле матери. Г-жа Бодю, видимо, догадывалась, что дочери нанесен новый удар, и с глубоким огорчением взглянула на Коломбана, а потом на «Счастье». Да, это верно. «Дамское счастье» крадет у них все: у отца — состояние, у матери — умирающую дочь, у дочери — мужа, которого она ждет уже целых десять лет. И, глядя на эту обреченную семью, Дениза, сердце которой переполнилось состраданием, на минуту испугалась: она подумала, что поступает дурно. Ведь и ей, пожалуй, придется приложить руку к работе той машины, которая губит этих бедняг! Но какая-то неведомая сила увлекала ее, — она чувствовала, что не делает ничего дурного.

— Пустяки, как-нибудь переживем! — воскликнул Бодю, стараясь придать себе мужества. — Потеряли одну, придут две другие! Знаешь, Дениза, у меня теперь есть семьдесят тысяч франков, и твой Муре проведет из-за них не одну бессонную ночь… Ну, а вы что же? Что это у всех за похоронные лица?

Но ему не удалось никого развеселить, он снова смутился и побледнел; все по-прежнему стояли, устремив глаза на чудовище, словно собственное несчастье притягивало, побеждало и опьяняло их. Работы заканчивались, снимали леса — в просвете виднелась часть колоссального здания, блиставшего белыми стенами с широкими сверкающими окнами. Как раз в это время вдоль тротуара, где возобновилось наконец движение пешеходов, у отдела доставки, вытянулись в ряд восемь фургонов, и служащие грузили в них пакеты. Под солнцем, лучи которого из конца в конец пронизывали улицу, зеленые бока фургонов с желтыми и красными разводами отсвечивали как зеркала и бросали ослепительные отражения в самую глубь «Старого Эльбёфа». Представительные кучера, одетые в черное, натягивали вожжи; лошади, в великолепной упряжи, встряхивали серебряными удилами. Как только фургон был нагружен, улица оглашалась звонким стуком колес, отдававшимся во всех соседних лавочках.

Несчастным Бодю приходилось терпеть это триумфальное шествие дважды в день, и оно разрывало им сердце. Отец изнемогал, спрашивая себя, куда уходит этот бесконечный поток товаров, а мать, болезненно переживавшая мучения дочери, смотрела на улицу невидящим взором, и глаза ее наполнялись жгучими слезами.

В понедельник четырнадцатого марта состоялось открытие новых отделов «Дамского счастья», сопровождавшееся большой выставкой летних новинок, которая должна была продлиться три дня. Дул резкий, холодный ветер, прохожие, застигнутые врасплох нежданным возвратом зимы, быстро пробегали, застегнув пальто на все пуговицы. А в соседних лавках нарастало волнение: в окнах виднелись бледные лица хозяев, которые пересчитывали первые экипажи, остановившиеся у нового парадного подъезда на улице Нев-Сент-Огюстен. Этот подъезд, высокий и глубокий как церковный портал, был увенчан скульптурной группой, изображавшей Промышленность и Торговлю, которые подавали друг другу руки в окружении соответствующих эмблем. Над подъездом был устроен широкий навес, и его свежая позолота, словно солнечный луч, ярко освещала тротуары. Справа и слева, сверкая стеклами и белизной еще свежей окраски, тянулись фасады зданий, занимавших весь квартал между улицами Монсиньи и Мишодьер; только со стороны улицы Десятого декабря зданий еще не было — там «Ипотечный кредит» намеревался строить гостиницу. На всем протяжении этого вытянувшегося, словно казарма, здания, сквозь зеркальные окна всех трех этажей, дававших полный доступ дневному свету, хозяева соседних лавчонок — стоило им только поднять голову — видели целые горы нагроможденных товаров. Этот огромный куб, этот колоссальный базар заслонял от них небо и, казалось, тоже имел какое-то отношение к холоду, бросавшему их в дрожь за ледяными прилавками.

С шести часов утра Муре уже был на месте и отдавал последние распоряжения. По центру, прямо от парадного подъезда, через весь магазин шла галерея, окаймленная справа и слева двумя более узкими: галереей Монсиньи и галереей Мишодьер. Дворы, превращенные в залы, были щедро застеклены. С нижнего этажа поднимались железные лестницы, а в верхнем, с одной стороны на другую, были перекинуты железные мостики. Архитектор, молодой человек, влюбленный во всякую новизну и, к счастью, не лишенный здравого смысла, использовал камень только в подвалах и для столбов, весь же остов сконструировал из железа, подперев колоннами сеть балок и перекрытий. Своды пола и внутренние перегородки были сложены из кирпича. Всюду было очень просторно; воздух и свет имели сюда свободный доступ, публика беспрепятственно двигалась под смелыми взлетами далеко раскинутых ферм. Это был храм современной торговли, легкий и основательный, созданный для целых толп покупательниц. Внизу, у центральной галереи, сейчас же за дешевыми товарами, шли отделы галстуков, перчаток и шелка; галерея Монсиньи была занята ситцами и полотнами, галерея Мишодьер — галантереей, трикотажем, сукнами и шерстяным товаром. Во втором этаже размещались готовое платье, белье, шали, кружево и ряд новых отделов, а на третий этаж были переведены постельные принадлежности, ковры, декоративные ткани и прочие громоздкие товары. Теперь число отделов достигало тридцати девяти, а служащих насчитывалось тысяча восемьсот человек, в том числе двести женщин. Здесь под высокими гулкими металлическими сводами расположилось целое маленькое государство.

Муре страстно желал одного — одержать победу над женщиной. Он хотел, чтобы она царила здесь, как у себя дома, он построил для нее этот храм, намереваясь подчинить ее своей власти. Вся тактика его сводилась к тому, чтобы обольстить женщину знаками внимания и, используя сжигающую ее лихорадку, сделать ее желания предметом купли-продажи. День и ночь ломал он себе голову в поисках новых изобретений; чтобы избавить изнеженных дам от утомительного хождения по лестницам, он устроил два лифта, обитых бархатом. Затем он открыл буфет, где бесплатно подавались сиропы и печенье, открыл читальный зал — обставленную с чрезмерно пышной роскошью величественную галерею, где даже отважился устроить выставку картин. Но главной его задачей теперь было завоевать женщину, которая, став матерью, утратила склонность к кокетству; он стремился завоевать ее при помощи ребенка и тут уж не упускал из виду ничего: он играл на всех чувствах, создавал отделы для мальчиков и девочек, останавливал на ходу матерей, даря детям картинки и воздушные шары. Поистине гениальной была эта выдумка раздавать всем покупательницам — в виде премии — воздушные шары, красные шары из тонкой резины с оттиснутым крупными буквами названием магазина; странствуя в воздухе на конце тонкой веревочки, они плыли по улицам в качестве живых реклам.