Тихий сон смерти - Кит Маккарти

— Я поспрашивала коллег, так, чтобы быть уверенной. Никто из тех, с кем я говорила, не мог назвать опухоль, в которой встречались бы все шестнадцать.

Все трое уткнулись в распечатку, и каждый думал о своем.

— Здесь можно увидеть еще кое-что, — произнесла Белинда. Она говорила неуверенно, почти извиняющимся тоном. Достав еще один лист бумаги, она развернула его на столе поверх первого. — Это, — сказала она, указывая на высокий пик в правой части графика.

— И что это? — поинтересовался Айзенменгер.

— Я не сразу поняла. Этого здесь быть просто не может, но это есть, во всех образцах.

Первой, как ни странно, сообразила Елена.

— Вы хотите сказать, что это заражение?

Белинда утвердительно кивнула:

— Это, конечно, наиболее вероятно. Я использовала ПЦР, полимерную цепную реакцию, полимеразу, чтобы произвести анализ сДНК. Получилось, что копия РНК подверглась тому же самому заражению.

Не нужно было иметь диплом врача, чтобы понять: сказанное сейчас Белиндой начисто перечеркивало все предыдущие версии. Это сознавали и Елена, и Айзенменгер. Поэтому он переспросил:

— Ты уверена? У тебя есть доказательства того, что это заражение? Ты можешь точно определить, что это?

— Этим я и занималась. Я попросила коллегу из отдела вирусологии помочь мне, в таких делах у меня совсем нет опыта…

— И?.. — Елена заметила нетерпение в глазах Айзенменгера. — Что это?

Белинда вывалила на стол еще груду бумаг. Графики на них были намного длиннее двух предыдущих. Четыре волнистые линии зеленого, красного, синего и черного цветов, казалось, растягивались на многие метры. Каждый их пик был обозначен буквами, которые повторялись бесконечно, казалось, без всякой закономерности.

— Все образцы выявили одну и ту же последовательность. Когда мы проверили полученные результаты по базе данных на сходство с известными генами, то получили необычный результат.

Айзенменгер смотрел на буквы, словно пытаясь сложить из них какое-нибудь слово.

— Что значит — необычный? — спросила Елена.

На лице Белинды появилось выражение крайней озадаченности.

— Оказалось, что все образцы содержат шестнадцать генов, перемежающихся цепями, в которых я долго пыталась разобраться. И еще, там не было интронов.

Здесь Елена окончательно потерялась:

— Что это значит?

Не отрывая глаз от графиков, Айзенменгер пояснил:

— Гены — штука сложная. Бог, или кто еще там, произвел их в виде сгустков, которые принято называть аксонами. Эксоны разделяются длинными отрезками ДНК, которые на первый взгляд кажутся бесполезными. По крайней мере, если говорить о строительных генах, интронах. Когда ген выражен и переведен в РНК, используются только эксоны, интроны удаляются и отбрасываются. Некоторые специалисты считают их бесполезными, но мы просто не знаем пока, какую функцию они выполняют.

— Тогда почему это так важно?

— Потому что трудно понять, из-за чего все шестнадцать генов могут оказаться связанными в одну нить и не иметь при себе интронов. — Доктор вдруг улыбнулся, но не потому, что сказал что-то веселое. — По меньшей мере, все это выглядит странно.

Айзенменгер высадил Елену у дверей ее дома. Было время, когда он мог позволить себе подняться вместе с ней выпить чашечку кофе и поболтать, но теперь об этом лучше было не вспоминать. Затормозив у подъезда, он вдруг подумал, что остановил машину почти на том самом месте, что и в тот вечер, когда Мари, движимая ревностью, неожиданно выскочила из-за угла и едва не сбила Елену с ног. Да и время суток было то же — уже начало смеркаться. Когда Айзенменгер напомнил Елене о том происшествии, она пропустила его слова мимо ушей. Или сделала вид, что пропустила.

— Послушай, Елена, в чем дело? — внезапно разозлившись, проговорил он, отбросив свойственную ему деликатность. — Ты выглядишь так, словно весь вечер пребываешь в каком-то параллельном мире.

Елена уже выходила из машины, всем своим видом показывая, что ей хочется как можно быстрее избавиться от его присутствия. Вопрос доктора, казалось, лишь усилил это желание, но в тот момент, когда Елена уже одной ногой стояла на тротуаре, она вдруг неожиданно повернулась к своему спутнику. На лице ее в этот миг был написан ужас; оно напоминало посмертную маску.

— Зайди-ка ко мне, Джон. Думаю, произошло нечто ужасное, — произнесла она.

Беверли вернулась за свой рабочий стол. Больше она такому бабуину, как Лайм, не доверит никакой работы. Дело, похоже, становилось все более интересным, хотя куда оно могло привести, Уортон пока не понимала. Однако еще несколько часов работы — и все прояснится.

Беверли начала с проверки Миллисент Суит и Робина Тернера, которая, в общем-то, ничего ей не дала. Она узнала, что Тернер недавно женился, и на всякий случай записала его адрес. Потом, заметив, что день подходит к концу, отыскала в справочнике телефонный номер Лейшмановского центра в Ньюкасле, позвонила туда и попросила соединить ее с отделом кадров. И вот тут начались проблемы. Беверли ответил молодой женский голос; судя по тому, что у обладательницы этого голоса в голове вместо мозгов плавало непонятно что, это была секретарша.

— Я не могу предоставить вам информацию.

В сущности, секретарша была права, и Беверли знала это, но для нее это не имело значения. Ей во что бы то ни стало требовалось узнать, кто такой Карлос и где его искать, а на официальный запрос у нее не было времени, да и впутывать в свое неофициальное расследование тамошнюю полицию ей тоже не очень хотелось.

— Послушайте, девушка. Я инспектор Уортон. Инспектор полиции, и вы обязаны отвечать на мои вопросы.

— А откуда мне знать, что вы действительно из полиции?

«О боже!»

Она терпеть не могла джорди, этого нортумберлендского произношения, находя его искусственным.

— Дорогая, я же не спрашиваю у вас шифры замков на сейфах компании. И меня не интересует, носит ли ваш управляющий под пиджаком женское белье и не вставляет ли себе в зад рыбий хвост, развлекая таким образом гостей на вечеринках. Мне лишь нужно знать, работал ли у вас в какой-либо должности человек по имени Карлос, и если да, то как его полное имя и где он проживает.

— Хамить для этого вовсе не обязательно, — вполне резонно заметил голос на том конце провода.

— Мне срочно требуется эта информация.

— Мне-то какое дело?

«О небо! Дай мне силы справиться с этим».

— Как вас зовут, дорогая? Я хотела бы знать, кому предъявлять обвинение в противодействии сотруднику полиции, находящемуся при исполнении служебных обязанностей. Я расследую убийства, и у меня нет времени на болтовню с непонятно кем.

Сентенция Беверли возымела действие. На другом конце провода несколько секунд молчали, потом секретарша недоверчиво переспросила:

— Убийства?..

— Именно. Убийства. Так что будьте паинькой и отвечайте на мои вопросы.

Прошло еще минут десять, прежде чем секретарша, предварительно связавшись с управляющим, соблаговолила-таки ответить. За все время существования Лейшмановского центра неврологических заболеваний в нем работал единственный служащий по имени Карлос — Карлос Ариас-Стелла. К радости Беверли, он числился там до сих пор, однако именно в этот день на работу не вышел. Безо всякого предупреждения.

— У вас должен быть его домашний адрес.

Получить адрес и даже номер телефона Карлоса оказалось делом несложным, но, когда Беверли, набрав его, дождалась ответа, ее постигла неудача. Карлос Ариас-Стелла внезапно уехал. Женщина, поднявшая трубку, не имела ни малейшего представления о том, где он может быть, и, судя по ее тону, вряд ли отнеслась бы с энтузиазмом к идее пуститься на его поиски.

В сердцах брякнув трубкой, Беверли переключила свои усилия на вдову Робина Тернера.

Розенталь появился в этом безликом, как и все жилые кварталы всех городов мира, районе в тот момент, когда уличная суета уже пошла на убыль и сгущавшиеся сумерки, подсвеченные неоном, начали колоть глаза. Сейчас его не видел никто, и поэтому он мог позволить себе сбросить с лица свою привычную маску благодушия. Теперь его лицо, утратив человеческие черты, приобрело своеобразную красоту: в глазах, смотревших вперед прямо и жестко, застыл стальной блеск, губы сжались в тонкую линию, которая подчеркивала слегка выдававшийся вперед волевой подбородок и выпиравшие скулы. Розенталь никогда не был более красив, чем когда шел на убийство.

Ему пришлось совершить длинное и несколько сумбурное путешествие, но он сам вызвался на это дело, в то время как остальных его коллег, разбросанных по всему миру, к этой операции было решено не привлекать. Для Розенталя являлось делом чести и профессиональной гордости выполнить это самому; это — и еще одно, которое должно было поставить точку в деле Протея. Кроме того, он всегда любил Ньюкасл. Кое-кто из лучших людей, которых он знал, вышел из этого города и его окрестностей; это были лучшие люди, ставшие теперь частью прошлого. Прошлого, которое не желало его отпускать.