Тихий сон смерти - Кит Маккарти

— А что может быть между ними общего? — насторожилась Сиобхан.

— Вот это мы и должны проверить, миссис Тернер, — ответила Уортон, но ей не удалось разрядить обстановку.

— Я не понимаю, с чего бы полиции интересоваться смертью Робина? Это ведь был просто несчастный случай, не так ли?

— Разумеется, — поспешила уверить собеседницу Беверли. — Конечно, это был несчастный случай, а Миллисент Суит умерла естественной смертью. Говоря о возможном совпадении, я просто должна удостовериться, что мы ничего не упустили. Коронер считает, что это был несчастный случай, и мне нужно документально подтвердить, что это действительно так.

Ложь Уортон выглядела весьма убедительно. Впрочем, кое-что в словах Беверли являлось правдой, и Фрэнк Каупер согласился поддержать инспектора в случае, если миссис Тернер что-либо заподозрит. Поддержать-то он ее поддержит, вот только чем потом придется платить за эту поддержку…

— Мне сказали, что он был пьян. Это совсем не похоже на него. И что он мог делать среди ночи на автостоянке? — Сиобхан докурила сигарету, затянувшись напоследок так, будто эта затяжка была последней в ее жизни.

Беверли этот вопрос тоже не давал покоя, но она пришла сюда не отвечать на вопросы, а задавать их. Вопросов было предостаточно, куда сложнее обстояло дело с ответами. Чтобы разрядить обстановку, Беверли решила временно сменить тему.

— Вы не знаете, у вашего мужа были враги?

Вдова профессора вдруг как-то обмякла и упавшим голосом произнесла:

— Робина любили все. — Она отхлебнула из стакана.

Этого, конечно, быть не могло, но Беверли приняла утверждение Сиобхан как должное.

— Где он познакомился с Миллисент Суит?

— Это было еще до нашей встречи. Они работали в одной лаборатории в «Пел-Эбштейн».

Опять «Пел-Эбштейн».

— Так, стало быть, ваш муж был там во время происшествия? Во время пожара.

Сиобхан кивнула.

— Он не рассказывал об этом?

Закуривая новую сигарету, вдова напрягла память. Беверли украдкой бросила взгляд на часы и увидела, что времени у нее почти не осталось.

— Да, он говорил про пожар. Я не знаю, отчего там загорелось. Мне кажется, и он этого не знал. Во всяком случае, когда пожар начался, погасить его уже не удалось. И неудивительно, если судить по рассказам Робина.

— А что он рассказывал? Что конкретно?

— Лаборатория была старая, почти развалина. Нормальной противопожарной системы там не было, а сама лаборатория находилась на каком-то острове, так что, когда вспыхнул огонь, тушить оказалось некому.

— На острове?

— Ну да. Если не ошибаюсь, где-то у берегов Шотландии. Робин шутил, что там можно было только гоняться за овцами.

Или друг за другом.

Сиобхан Тернер продолжила:

— Знаете, мне всегда это казалось странным. Такая большая компания — и такая лаборатория.

Понимая, что миссис Тернер может в любой момент сообразить, что это не имеет отношения к гибели ее мужа, Беверли все равно была вынуждена гнуть свою линию, надеясь, что все обойдется:

— И чем он там занимался?

Она покачала головой:

— Об этом он не рассказывал. — Сиобхан улыбнулась своим воспоминаниям. — Сказал лишь как-то, что это нечто связанное с обороной… Я вас умоляю! Он был всего-навсего вирусологом!

«Всего-навсего?» Как будто вирусолог, профессор медицины — это какой-то подметальщик-неудачник.

Но произнесла это Сиобхан с теплым чувством.

— Тогда почему он не мог рассказать о «Пел-Эбштейн»?

— Сама не знаю! Обычно он любил поговорить о своей работе, хлебом не корми. Иногда по ночам заговаривал меня до полусмерти, хотя я не понимала и половины того, что он рассказывал.

Сиобхан отхлебнула из стакана, и на ее глазах выступили слезы. Закурив очередную сигарету, она глубоко затянулась.

— Он не рассказывал, кто еще работал в той лаборатории?

Только теперь миссис Тернер заметила, что вопросы инспектора выглядят, мягко говоря, несколько странно. Однако она постаралась ничем этого не показывать и лишь слегка сдвинула брови:

— Что-то говорил.

— У него сохранились какие-нибудь заметки того времени? Научные записки или еще какие-то бумаги?

Этот вопрос Уортон заставил Сиобхан насторожиться:

— Но какое это отношение имеет к его смерти?

Беверли сочла разумным уклониться от прямого ответа.

— Вы сказали, что он занимался какими-то работами, которые могли быть секретными. Думаю, стоило бы это проверить.

— Зачем? Что вы хотите этим сказать?

Чувствуя, что подозрения Сиобхан начинают воздвигать между ними стену недоверия, Беверли позволила себе слегка приоткрыть перед миссис Тернер завесу тайны:

— Миллисент умерла от рака. После гибели вашего мужа у него также обнаружили рак на ранней стадии. Я хочу убедиться, что пожар в лаборатории не стал причиной рака мисс Суит и мистера Тернера.

Вдова профессора некоторое время широко раскрытыми глазами смотрела на Беверли, потом резко передернула плечами.

— Его бумаги находятся в кабинете. Я к ним не притрагивалась.

— Могу я посмотреть?

— Почему нет?

Кабинет профессора Тернера находился на первом этаже и представлял собой небольших размеров аккуратную комнату.

— Старые бумаги он хранил вон в тех папках. — Сиобхан указала на полку над письменным столом.

Папок оказалось шесть, все они были старыми, запылившимися, пожелтевшими и местами порванными.

Уже в прихожей Беверли обернулась и коротко произнесла:

— Спасибо.

И тут впервые за все время их разговора это слово, представлявшее собой лишь дань вежливости, пробило броню, которой после смерти мужа окружила себя Сиобхан. Миссис Тернер сникла и, в один миг забыв о роли радушной хозяйки, стала тем, кем была на самом деле, — одинокой, всеми покинутой несчастной женщиной.

— О боже, — прошептала она. Сигарета, которую она, казалось, никогда не выпускала из рук, упала на пол. Провожая Беверли, Сиобхан смогла вымолвить только: — Прошу вас, я очень устала…

Из дверного проема на Беверли смотрела стареющая одинокая женщина, в глазах которой застыли слезы. Отвернувшись, Беверли зашагала прочь от дома, прижимая к груди шесть тяжелых картонных папок. Впереди ее ждала бессонная ночь. Вот только приблизит ли ее эта ночь к разгадке?

Вот уже несколько дней Хартман безуспешно пытался разобраться в собственных чувствах. Напрасно он уговаривал себя, что самое страшное позади, что наконец-то перед ним — впервые со дня появления в его жизни Розенталя — забрезжила пусть слабая, но все же надежда. Надежда, что все как-нибудь устроится и образуется. Приняв совет Айзенменгера как руководство к действию, он привел образцы тканей Миллисент Суит в надлежащий порядок, написал коронеру письмо с кучей извинений за «случайную ошибку», и теперь ему казалось, что у него есть все основания для оптимизма. Правда, Патриция Боумен, узнав о случившемся, провела с Хартманом долгую и весьма неприятную для него беседу, а после телефонного разговора с коронером у него защемило анальный сфинктер, но теперь, думал он, худшее позади. Главное, что коронер принял решение не проводить слушания по делу о смерти Миллисент Суит и, стало быть, имя Хартмана не станут трепать публично. К счастью, ему удалось убедить Каупера, что смерть девушки в любом случае была вызвана естественными причинами, а что до его ошибки в диагнозе, то от этого не застрахован ни один врач.

Однако одного самоубеждения Хартману было мало.

Что если узнает Розенталь?

В глубине души Хартмана прочно засел страх перед этим человеком, который, как ему казалось, был способен на все. А что если он и вправду все узнает? Достаточно будет одной неосторожной фразы или, возможно, еще одной взятки, еще одного шантажа. Хартман ни минуты не сомневался, что, стоит Розенталю получить о нем полную информацию, и он исполнит свою угрозу.

И если даже Розенталь не узнает о его действиях сам, все равно остается Айзенменгер. Этот человек как будто заранее знал, что смерть Миллисент носит чрезвычайно странный характер, и, судя по всему, он ни перед чем не остановится, чтобы докопаться до правды. Если он выяснит, что смерть эта не только странная, но и неестественная, ничто не помешает правде всплыть на поверхность. Этого Хартман боялся больше всего.

Сейчас он походил на паука, который сломя голову убегает от ребенка, вознамерившегося посмотреть, что будет, если по очереди отрывать у несчастного все лапки.

— Привет, Марк.

Хартман был настолько поглощен собственными мыслями и страхами, что, услышав приветливый, почти дружеский голос — голос, который он так хорошо знал и которого так боялся, — буквально подскочил на месте.

— Что с вами, друг мой? — В голосе прозвучала искренняя забота, будто Розенталя и в самом деле беспокоило душевное состояние профессора Хартмана. — Что-нибудь стряслось?