Набат - Александр Гера

Прежде чем ответить, Момот усмехнулся, закрыв глаза и обняв колени руками, стал раскачиваться.

— Секрет? — переспросил наконец Момот. — Может, и секрет. То, чего не хватает человечеству для нормальной жизни. Я не ведаю о нем, но давайте подумаем вместе.

— Давайте, — согласился Иван и сел поудобнее, вызвав добрую улыбку у Момота: ты титан, и я титан.

— Самая большая забота людей сегодня — это радиоактивные отходы и сама ядерная энергия. Первооткрыватели не подумали, что ценное ядрышко принесет с собой гору ядовитой шелухи. А она скоро накроет всех нас с головой, если не отыщется выход. Захоронения, могильники — не выход. Россия уже кровоточит незаживающими язвами. Я полагаю, ключ архангела Михаила — философская подсказка землянам, в каком направлении вести поиск.

— Допустим, я согласился, — сказал, дождавшись очереди, Иван. — Но в прошлый раз вы говорили о четырех ключах, а тут всего один. Почему?

— Очень милый вопрос, — усмехнулся Момот. — Эти четыре ключа упоминаются всегда в древних писаниях, но, как вы считаете, удобно всякий раз запирать и отпирать ворота на четыре запора? Я понимаю, когда пришло множество душ, нужен широкий проход, а если стучится некто и неизвестно, стоит ли впускать его? Тут, чисто житейски, калиточка нужна, которую архангел Михаил открывает одним ключом. И есть другое понятие — ключ-мастер. Таким открывают любые замки одного комплекса. Таково мое мнение. Да простит меня Бог…

На всякий случай прислушались. Тихо.

— Но это одно мнение, — неожиданно спохватился Момот. — Мы имели в виду физические проблемы, а ведь есть и философская величина. Как вы думаете, что еще нужно людям для спокойной жизни на планете?

— Чтоб все понимали друг друга, не тянули одеяло на себя.

— Верно, друг мой! Единоверие! Но никто из верующих не отступит от своей религии, будет доказывать ее предпочтительность перед другими. Но все религии сходятся в одном — в едином Боге. Тогда чего делить? Значит, ключ архангела Михаила — подсказка правильной дороги в рай.

Опять прислушались. И опять молчали небеса.

— И все же почему ключ этот оказался у старой женщины, а она доверила его авантюристке? — задумчиво сказал Иван.

— Думал я об этом, — кивнул Момот. — Ну, во-первых, там не голый ответ, и надо много времени, чтобы достичь совершенства и найти решение. Во-вторых, я не упускаю мысли, что сделан этот подарок специально. Вон какой ажиотаж начался… «Ибо мудрость мира сего, — сказано в Библии, — есть безумие пред Богом».

5 — 27

Неожиданное пекло в мае превратило Москву в растревоженный крысятник. Горы мусора, обилие вони, мух, обозленные люди, и в довершение всех бед по столице как угорелые носились черные машины партийных и правительственных чиновников. Каждый считал ниже собственного достоинства выезжать без сирены и проблескового маячка и обязательно — по встречной полосе, даже когда свободной была своя. Будто предчувствуя суровые времена, они суматошно спешили натаскать в норы жратвы и замаскироваться под порядочное население. А москвичи еле сдерживались, чтобы не обрушить накопившееся зло на этих уродов из собственной семьи. Милиция делала вид, что не замечает на перекрестках и зебрах частые перепалки между проходящими и проезжающими; постовые ГАИ независимо потели в стороне и отворачивались, едва кто-то принимался облаивать орущую сиреной и ошалело мигающую «чернавку» у красного светофора. И душно, и погано, и до того обрыдло вонючее это житье.

На Радоницу чиновник аппарата Госдумы сбил девочку на зебре и стал резко обвинять отца ребенка в разгильдяйстве. И началось… Евреи как-то растворились, искать других злодеев поздно, принялись вымещать злобу на наглецах с сиренами и мигалками, которых, как выяснили наблюдательные зачинщики, защищать никто не собирался. В один день — семеро убитых, пятьдесят один ранен. Запах крови возбуждал.

На вечернем заседании Думы депутаты бушевали в приливе бесполезной ярости. Чернь взбунтовалась! Единогласно было принято решение ввести в Москву элитные части. Прямо из зала заседаний спикер связался с президентом, переключив линию на зал. Он зачитал главе страны решение Думы и от себя лично потребовал объявить комендантский час.

В зале все слышали, как тяжело дышит президент, крепко запивавший на каникулах, которые непонятно почему продолжались.

— Не слышу ответа! — зычно напомнил о себе спикер.

— Хер вам, упыри! — дождался он, и ответ громко разнесся на весь зал.

Обиженные таким оскорблением, депутаты подняли невообразимый гвалт, визжали депутатки, наиболее горячие принялись ломать государственную собственность. Вмешалась парламентская полиция, но наряд из пяти человек попросту вышвырнули, предупредив яростно не вмешиваться в государственные дела.

Вандалово мероприятие продолжилось. Постарались оборвать большую люстру.

Полицейские запросили подмоги у «милиции нравов».

Десяти минут не прошло, как в зал ворвались два взвода, вооруженных дубинками. Совместными усилиями оборвали другую люстру. Стало темно. Ор усилился, А тут еще на хвосте нравственников в зал проник прохожий люд, которому в темноте бить кого-то было неинтересно, и он ринулся по этажам и кабинетам. Температура всего здания повысилась до критической. «Не смей прикасаться ко мне, быдло! — орал чиновник, маскируясь под ответственное лицо. — Я — избранник народа!» «Ах, избранник? Тем более! Я тебя породил, я тебя и убью!» «Нахлебники! Паразиты!» — неслось отовсюду, где крушили компьютеры и кофейные чашки. И, как водится в подобных случаях, чьи-то шаловливые ручонки пустили «красного петуха». В давке у выходов задавили семерых, среди них одного депутата. Чиновников в расчет не брали. Секретуток насиловали, где попало. Те просили только не рвать нижнее белье.

Похороны проходили при большом стечении чиновников и членов их семей. Люди любопытствовали с тротуаров. На кладбище звучали страстные речи о том, что в стране наступает беспредел, их борьба за порядок оказалась тщетной. От президента, от правительства требовали защитить народ от произвола черни. «Мы, — выразился один из выступавших, — умственные люди. Нас убивать нельзя».

Неделю спустя одно за другим произошли три леденящих кровь убийства: в собственной квартире зверски убиты мать с двумя дочерьми — десяти и двенадцати лет, глава семьи, врач районной поликлиники, был на дежурстве; взорван автомобиль, где находились отец с сыном десяти лет, отец — повар ресторана; писатель с женой замучены и повешены в подмосковном лесу. Не евреи и не чиновники. Правительство — ни гу-гу. Дума отреагировала своеобразно: не защитили нас, вот вам и наказание. Пресса без комментариев констатировала голые факты в рубрике «Происшествия». Зато лидер патриотической партии заявил в телеинтервью: «Россиянам давно пора самим защищаться от красной и жидовской сволочи». После таких высказываний в прямом эфире целый час держалась заставка: «Извините, по техническим причинам», а назавтра с полок магазинов исчезло все мало-мальски пригодное в пищу. Даже горчичный порошок.

Всему виной — одуряющая жара, свалившаяся на москвичей после пасхальной мороси. Так считали умственные люди.

Наступило 1 Мая. На демонстрацию вышло множество людей. Скорее не солидарность собирались выразить они, а протест, раздолбать раздолбаев. Плакаты и лозунги не веселили. Милиция, усиленная войсками МВД, была начеку. С мавзолея демонстрантов приветствовал президент, слегка поддатый в такой день, члены Политбюро и ЦК партии комму-нистов-христиан, министры, военачальники. Патриарх и святейший синод принципиально отсутствовали, что вполне устраивало присутствующих.

Неожиданно для всех колонны дружно остановились из конца в конец Красной площади, и, что совсем неожиданно, пестрые одежды разом сменились на черные рубашки. Слова, произносимые всей массой, прозвучали отчетливо и монолитно: «Мы пришли спасти Россию! Мы пришли спасти Россию! Мы пришли спасти Россию!» После троекратной декламации колонны перестроились по-батальонно и с песней «Как ныне сбирается вещий Олег», произведя ряд отлично выполненных перестроений, покинули Красную площадь.

Шуточки кончились — минуту держалась тревожная тишина.

— Кто это? — пришел в себя президент. Голос выражал негодование, граничащее с возмущением.

— Наши спасители, господин президент, — ответил стоящий рядом председатель Совета национальной безопасности. — Они сами заявили об этом.

Президент повернулся к нему всем корпусом, уголки губ опустились. Смерив своего бывшего помощника презрительным взглядом, он сказал:

— Россия всякой была: грязной, немытой, но не фашистской и не голубой!

В одиночестве он покинул трибуну мавзолея и пошел, сгорбившись, вдоль елочек.