Умереть в Париже. Избранные произведения - Кодзиро Сэридзава

Миямура уселся в шезлонг. Я тоже прилегла рядом и стала бездумно глядеть в небо. Дул приятный ветерок, над головой то и дело хлопал парусиновый тент, защищавший нас от солнца. Я ждала, что муж заговорит со мной, но он лежал молча, будто очень устал. Во мне нарастало беспокойство — то ли оно было связано с щемящей тоской, которую пробудил в душе тот встречный пароход, то ли мне стало страшно ехать в далёкую чужую страну с человеком, который, как оказалось, был для меня загадкой… Если бы я обнаружила эти письма ещё в Токио, то, скорее всего, отправилась бы плакаться к тётушке Исидзаки. Я была ещё слишком юна и неопытна, поэтому совсем растерялась, оказавшись наедине со своим неприятным открытием, к тому же я боялась лишиться доверия мужа и объясняла себе его молчание разочарованием во мне. И, видя, что он продолжает молчать, я даже позволила себе усомниться в нём и подумала: "И зачем только я вышла за него замуж?"

У меня есть младшая сестра. Я называю её младшей, потому что Канако родилась на шесть месяцев позже меня, а к нам в дом её взяли, когда она была в четвёртом классе младшей школы.

Я и раньше слышала от матери, что у меня есть сестрёнка, которая воспитывается в другом месте, и в тот день, когда она должна была приехать, со всех ног бежала домой из школы, с нетерпением ожидая встречи с ней. В моём воображении рисовался образ милой маленькой девочки, поэтому я была поражена и разочарована, увидев Канако, которая оказалась выше меня ростом. Она пришла в наш дом с одним маленьким узелком в руке, её привела наша семейная парикмахерша. Когда я сейчас мысленно возвращаюсь к тому времени, мне становится совершенно ясно, что с того дня, как Канако перешла в нашу школу, и до нашего с мужем отплытия из Японии я постоянно соперничала с ней. Возможно, и за Миямуру я вышла прежде всего потому, что мне хотелось опередить Канако. Думаю, что ни отец, ни мать не подозревали, какой несчастной сделали меня, приняв Канако в нашу семью. С тех пор как она переехала к нам, в моём сердце пустила ростки злоба.

Однажды, когда мы возвращались из школы, Канако позвала меня:

— Пойдём со мной в гости к моей маме.

Мне показалось странным, что, кроме моей мамы, есть ещё какая-то "мама Канако", и я рассеянно поплелась вслед за ней.

Путь от нашего респектабельного квартала до квартала, где жили гейши, показался мне удивительным приключением: мы пересекали трамвайные пути, двигались вдоль них, шли по маленьким узким улочкам… Я до сих пор отчётливо помню все подробности, помню, как тревога и любопытство распирали мою маленькую грудь.

Мать Канако звали Орики-сан, она была бывшей гейшей и преподавала игру на кото, говорят, что, узнав о том, что у отца есть другие женщины, она словно бы повредилась в уме, тогда-то отец и решил взять Канако к себе, не знаю, было ли это правдой или нет, но в тот день, едва мы вошли в дом, Орики-сан появилась в прихожей, расчёсывая только что вымытые волосы, и, даже не пригласив нас войти, злобно уставилась на меня, совсем ещё крошку, и сказала:

— Если ты когда-нибудь посмеешь обидеть Канако, я сама приду и расправлюсь с тобой! Хорошенько это запомни!

Перепугавшись, я выскочила из дома, побежала куда глаза глядят и не останавливалась, пока не пробежала около половины квартала.

Оглянувшись, я обнаружила Канако. Увидев её, наконец дала волю слезам. Долго сдерживаемые рыдания в один миг словно прорвали плотину, и я разревелась.

Прислуживающий нашему дому рикша заметил нас, плачущих, на улице и привёз домой, но перед моими глазами долго ещё стояло искажённое злобой лицо Орики-сан, в конце концов у меня поднялась температура, и я два дня провела в постели.

По-моему, именно с того дня мать перестала скрывать от меня то печальное обстоятельство, что отец ведёт двойную жизнь. Заботясь о репутации семьи и не желая уязвлять чувства отца, мать старалась относиться к нам с Канако одинаково, но чем больше она старалась, тем острее я ощущала несправедливость её отношения к себе и неразумно терзала своё сердце. Я поступила в женский префектуральный колледж, а Канако — в частный, поэтому внешне победа была вроде бы на моей стороне, но, не чувствуя себя удовлетворённой, я по-прежнему видела в ней соперницу. Окончив колледж, мы обе уехали в Токио, где я поступила в Высшее училище Цуда, а Канако — в Токийский женский университет. Здесь тоже победила я. К сожалению, в моём сердце уже в то время поселилось высокомерие, и я была уверена, что моя победа совершенно справедлива. Я не оставляла без внимания пересуды домашней прислуги и слышала, о чём шептались на улице, поэтому втайне презирала сестру, которая была внебрачным ребёнком, и не сомневалась в собственной правоте.

Впрочем, если бы мы так и остались вдвоём учиться в Токио, моё сердце, возможно, и смягчилось бы. Однажды в воскресенье Канако, жившая в университетском общежитии, пришла ко мне — я тогда снимала комнату в доме своего учителя — и попросила совета.

— В общежитии плохо кормят, так и заболеть недолго, я хочу бросить университет и вернуться домой, — сказала она.

Я не могла не посочувствовать Канако, тем более что и сама скучала по дому и тяготилась необходимостью ютиться в домике учителя с тремя другими студентками. И заявила, что сама поеду её проводить, как полагается старшей сестре. На самом-то деле мной двигало не столько сочувствие, сколько дух соперничества. Учителю я объяснила, что провожу сестру, которая заболела и решила уехать домой, после чего сразу же вернусь в Токио. Он не возражал, и мы отправились в "Суймэйкан", гостиницу в Цукидзи, где всегда останавливался отец, хозяйка заказала нам билеты, вручила подарки, и мы уехали домой.

— Знаешь, когда я смотрел на этот возвращающийся в Японию пароход, я неожиданно остро ощутил, как печальна человеческая жизнь, как одинок человек, и вдруг понял, что она правильно поступила, выйдя замуж в Европе. И простил её.

Я вздрогнула — голос мужа внезапно вырвал меня из моих грёз: мысли были в далёком прошлом.

— Я считал, что могу не рассказывать тебе о ней. Но, вероятно, я всё-таки должен сделать это, хотя бы ради того, чтобы окончательно выкинуть её из своего сердца. Боюсь, что, если я не расскажу тебе обо всём сейчас, другого случая может и не представиться. Поэтому я хочу, чтобы ты меня выслушала.

Он приподнялся и смотрел на меня блестящими от волнения глазами. Я тоже выпрямилась. Меня внезапно бросило в жар, но я сумела выговорить: "Хорошо, слушаю".

Почему Миямура не обманул меня тогда? Наверное, он считал меня равной себе, вполне сложившейся женщиной, а я была просто глупой, не знающей жизни девчонкой, высокомерной и спесивой, к тому же имеющей определённое и весьма предвзятое — спасибо отцу — представление о мужчинах.

Желая, чтобы я знала о нём всё, Миямура стал рассказывать мне о своём прошлом, но я слышала только то, что касалось Марико, остальное же пропускала мимо ушей. Всё, что он говорил о ней, я жадно впитывала и потому запомнила до последнего слова, а остальное тут же вылетело у меня из головы.

Он говорил, к примеру, что сблизился с семьёй Марико, потому что их дача находилась в пригороде города Н., где он жил в юности, и я тут же начинала ругать себя за то, что не осмотрела как следует тех мест.

Незадолго до отъезда в Европу Миямура повёз меня к себе на родину, решив показать могилы предков и деревню, в которой прошли его детские годы. Но меня всё это мало интересовало. Родители его уже скончались, дома тоже не сохранилось, осталась только тётка, которая, занимаясь крестьянским трудом, одновременно присматривала за виллой моего дядюшки Исидзаки, там, на этой вилле, мы с ней и встретились. Миямура родился в крестьянской семье и очень рано потерял родителей. Жизнь у него была очень тяжёлая, и университет он окончил ценой неимоверных усилий, однако мне вовсе не хотелось вдаваться в подробности его нищенского существования. Когда я вышла за него замуж, он уже был ассистентом профессора в университете, мог рассчитывать на материальную поддержку со стороны моего отца, и я считала, что ему совершенно необязательно помнить о своём крестьянском прошлом. Поэтому я отказалась знакомиться с более дальними родственниками, и сразу после посещения могил мы уехали. Может быть, я спешила ещё и потому, что на обратном пути мы собирались заехать к моим родным.

Могилы семейства Миямура находились в сосновом бору у подножия горы. Пройдя через бор, мы вышли к морю. Затем по берегу дошли до устья реки, вдоль которой располагались виллы. Неподалёку виднелось несколько десятков рыбацких домов, один из которых принадлежал дяде Миямуры. Встретили нас там очень радушно, но дом оказался таким тесным, что буквально некуда было ступить, везде громоздились рыбачьи снасти, резко пахло рыбой, поэтому, несмотря на уговоры, я не пожелала войти в дом, и мы присели на веранде. Тётушка постелила для нас новые циновки и, сказав, что в доме вряд ли найдётся что-нибудь, что пришлось бы нам по вкусу, послала в лавку за сидром. Но я даже не пригубила его и, рассеянно любуясь большой рекой, вид на которую открывался с веранды, думала только о том, как бы не опоздать на обратный поезд. Перед домом собрались люди, знавшие мужа в детские годы, пришла и его тётушка, присматривавшая за виллой дядюшки Исидзаки, и многие другие. Они привели с собой детей, и все от мала до велика пожирали меня глазами — похоже, в этих краях не часто появлялись люди в европейском платье. Не в силах выносить это, я стала торопить мужа, и очень скоро мы откланялись. Дядя мужа посадил нас в небольшую лодку, и по реке мы добрались до городка, где можно было нанять машину. Река была широкая и красивая. Дядюшка грёб один, издавая при этом какие-то странные монотонные звуки. Миямура предавался воспоминаниям, показывая мне то каменную ограду, рядом с которой он обычно купался в детстве, то омут под деревом эноки, в котором он ловил рыбу. "Вон при том храме была наша начальная школа, а под той горой — средняя", — говорил он. И храмовая роща, и гора были прекрасны, но, откровенно говоря, меня совершенно не интересовали ни местные пейзажи, ни его воспоминания. Могилы я посетила и, выполнив, таким образом, свой долг, хотела только одного — поскорее оказаться дома. Там ждали меня отец и мать да и многие другие люди, которые радовались, что я еду за границу, и готовились торжественно отметить это событие. Моё сердце было с ними, а не на родине мужа. А уж любоваться окрестными видами мне тем более не хотелось.