Шалость: сборник рассказов о любви - Анна Владимировна Рожкова

Ровно через месяц Грета «вернулась» в мою постель и в семью. «Как удобно, помолился и можно начать жизнь с чистого листа, словно ничего не произошло».

***

В парке было холодно, сыпал снег, Габриэль расчистил местечко на лавке, опустился, повернув «кресло» к себе. Грета восторженно смотрела на снежинки, широко раскрыв выцветшие глаза и приоткрыв рот.

– Мамочка, снег, – произнесла она.

– Да, Грета, снег, – эхом откликнулся Габриэль. – Скоро Рождество. Приедет Герберт. Помнишь Герберта?

– Нет, а кто это? – с интересом спросила Грета.

– Да так, один мужчина, скоро ты с ним познакомишься, – вздохнул Габриэль.

Каждый год он знакомил Грету с сыном, но она не проявляла к нему никакого интереса, впрочем, это было взаимно. Герберт навещал их раз в год, в Рождество, Габриэль догадывался, что он делает это с корыстными целями. Дело в том, что Габриэль дарил ему на Рождество чек. Этот год не стал исключением. Габриэль позвонил заранее и пригласил сына на ужин. Звонил он тоже раз год, каждый раз задаваясь вопросом, пришел бы Герберт, если бы он ему не позвонил.

Звонок в дверь прозвучал ровно в шесть. Габриэль открыл дверь, Герберт переступил порог и пожал отцу руку:

– Здравствуй, папа.

– Здравствуй, сынок.

Герберт потянул носом воздух:

– Кажется, индейка подгорела.

– Кажется, ты прав, – отозвался Габриэль, спеша на кухню.

Этот диалог повторялся слово в слово из года в год, с тех пор, как заболела Грета. Из года в год индейка подгорала. Когда Грета была здорова, дом дышал счастьем и любовью, а в Рождество воздух можно было резать и подавать к столу. Сейчас пахло старостью, немощью и лекарствами, а в Рождество примешивался запах горелой индейки.

Габриэль водрузил неаппетитную птицу в центр стола, все заняли свои места, как когда-то, в прежней жизни. Повисло тягостное молчание. Габриэль молча разрезал индейку и положил большой кусок Герберту.

– Спасибо, – произнес сын, уткнувшись носом в тарелку. Еще один кусок дымился на тарелке Греты, самый маленький Габриэль положил себе.

– Как дела, сынок? – осведомился Габриэль.

– Все хорошо, папа, – откликнулся Герберт. Габриэлю казалось, что он в театре, где актеры выучили свои роли, но играли так бездарно, что хотелось встать и уйти. Некоторое время ели молча, вдруг Грета громко пукнула. – Папа, какого черта? – Герберт бросил вилку с ножом в тарелку. – Меня сейчас вырвет, честное слово. Меня тошнит от вас, понимаешь? Тошнит от всего этого, – Герберт обвел рукой комнату. – Тошнит от этих разговоров. «Когда ты придешь не один?» – передразнил Герберт противным голосом, неумело копируя голос отца. – Никогда, ты слышишь? Никогда! Почему? Да потому что я живу в паршивой квартирке в паршивом районе и зарабатываю гроши, я нигде не задерживаюсь дольше, чем на несколько месяцев. Да тебе на самом деле на меня плевать.

– А тебе? – Габриэль поднял бровь. Он словно со стороны с интересом наблюдал эту сцену, чистая импровизация, это всегда интересно.

– Что я? Что я должен делать? – заорал Герберт. – У тебя куча денег, а ты возишься с этим… этим существом, – он пальцем указал на «кресло» Греты. Та, словно почувствовав внимание, осклабилась беззубым ртом.

– Не смей говорить так про мать, – спокойно ответил Габриэль, пытаясь справиться с ножом и вилкой. Наконец, сдался, отложив их в сторону.

– Ты… блестящий адвокат, правильный до мозга костей, – противным голосом продолжил Герберт. – Ненавижу тебя, слышишь, ненавижу.

– Твое право, сынок…

– Не называй меня «сынок», – заорал Герберт.

– А как тебя называть? – спросил Габриэль. – Если тебе нужна была помощь, ты мог бы позвонить. – К сожалению, Габриэль не унаследовал ни красоты матери, ни работоспособности и харизмы отца. «Жалкое подобие, – думал Габриэль, смотря на сына, – неудивительно, что он ничего не добился в жизни».

Герберт не нашелся, что ответить, он с грохотом отодвинул стул, в сердцах бросил на стол салфетку и бросился по ступеням вниз. «Ты знаешь, где меня искать», – крикнул Габриэль. Спустя минуту хлопнула входная дверь, затем снова открылась и снова хлопнула. «Вернулся за чеком», – с усмешкой подумал Габриэль.

– Что случилось? – встрепенулась Грета.

– Все в порядке, дорогая, – отозвался Габриэль, поднимаясь.

Он вошел в кабинет, открыл верхний ящик стола, вытащил визитку доктора с добрыми глазами, повертел ее в руке и без малейшего сожаления выбросил в мусорное ведро.

* В английском языке слово «бог» – god начинается на g

Чужие близкие люди

Высокая трава щекотала ступни, высоко стоявшее солнце нещадно пекло голову, но Таня не обращала ни малейшего внимания на неудобства. Она прокралась к одиноко стоявшему на окраине леса домику и несколько минут неотрывно смотрела на покосившуюся калитку. Не заметив никакого движения, Таня пугливой ланью метнулась через проселочную дорогу и спустя мгновение оказалась перед забором. Сердце трепыхалось где-то в горле, казалось, стоит открыть рот и можно легко выплюнуть его на ладони. Таня перевела дух и решительно дернула калитку. Последняя отчаянно скрипнула: девочка зажмурилась и застыла на месте. Вокруг по-прежнему было тихо. Тогда она на цыпочках пробралась к двери и приложила к ней ухо: никаких звуков. Окна были настолько грязные, что заглядывать не имело смысла: все равно ничего не увидишь, как ни старайся. Наконец Таня приоткрыла дверь, в нос ударил прогорклый запах водки вперемешку с запахом немытого тела. В горле запершило, и девочка с трудом сдержалась, чтобы не закашлять.

За наструганным, наспех сколоченным столом сидела женщина, уронив голову на руки. На столе перед ней стояла пустая бутылка и граненый стакан. Таня затаила дызание, потом не выдержала и еле слышно позвала:

– Мама.

Женщина с трудом подняла на Таню осоловевший взгляд и вдруг заорала не свои голосом:

– Пшла вон. Чего приперлась?

Таня едва успела захлопнуть дверь, как раздался глухой удар и звон разбитого стекла. Девочка бросилась в спасительную прохладу леса. Дойдя до своего излюбленного места: большого поваленного дерева, упала на хвойную «перину» и разрыдалась. Плакала долго, навзрыд, слезы давно иссякли, а девочка все никак не могла успокоиться, рыдания душили. Таня поднялась и дошла до ручья: попила прозрачной водицы и умыла лицо. Стало чуть легче. Погруженная в невеселые мысли, пошла домой. Вернее, в свой «второй» дом, потому как в первом ее никто не ждал.

Из дома доносились уютные запахи свежей выпечки. Таня потянула носом воздух, в животе заурчало, молодой организм давал о себе знать. Девочка вошла в дом, баба Нюра в цветастом переднике, такая же пышная и уютная, как ее свежеприготовленные пироги, не поворачиваясь, спросила:

– Танька, ты? – и не ожидая ответа, добавила, – Руки мой, голодная небось.

Таня обогнула дом и послушно вымыла руки большим бруском хозяйственного мыла и насухо вытерла белым вафельным полотенцем с синей каемочкой, услужливо висевшим на крючке, шмыгнула носом и вернулась в дом. На столе уже красовались два блюда, полные румяных пирожков.

– Ты чего такая смурная? – забеспокоилась баба Нюра. – К