«Афганистан, мой путь…» Воспоминания офицера пограничной разведки. Трагическое и смешное рядом - Юрий Николаевич Матроскин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В этой связи несколько слов нужно сказать о значении ислама в жизни афганца. Нормы Корана и Шариата определяют все стороны его жизни. В то же время многие афганцы могут и водки выпить, и «свининки» откушать, примером чему следующий жизненный эпизод. В ноябре — декабре 1984 года мне с тремя БМП и приданным взводом «Царандой» пришлось блокировать перекресток дорог в сопках горной гряды южнее зоны Имам-Сахиб с задачей по недопущению переброски мятежников из района Кундуза. Заняв круговую оборону на случай внезапного нападения мятежников, мы спокойно коротали время, ибо там даже поганая собака мимо не пробегала.
Спустя сутки «вырисовалась» неожиданная проблема с питанием у «зеленых», поскольку, как оказалось, афганским подразделениям на период участия в войсковых операциях вместо продовольствия выдавали деньги для его покупки у местного населения. А в радиусе 15–20 км населенных пунктов не было и уже через сутки афганцы клацали зубами от голода. В поисках выхода собрал командиров экипажей и обрисовал им ситуацию — мне было известно, что благодаря их запасливости у нас были приличные запасы консервов и сухарей. Ребята «пошарили по сусекам» и «наскребли» достаточно консервов и сухарей, чтобы прокормить в течение нескольких дней два десятка афганских солдат. При этом они расставались со своими запасами по степени их ценности для солдатского желудка: сначала расстались с консервами с «перловкой» и «красной рыбой» («Килька в томате»), затем с консервами с рисовой и гречневой кашей, а на четвертые сутки вынуждены были открыть «золотой запас», который долго накапливали, «выкатив» консервы с тушеной говядиной (мы учитывали менталитет наших союзников). Когда на пятые сутки афганцы вновь пришли за продуктами — мы уже и сами понимали, что долго так не протянем, ибо запасы фактически иссякли и из тушенки осталась только китайская свинина («гушти хук») под названием «Великая китайская стена». Об этом мы прямо предупредили «сарбозов», что ввело их в большое смущение — мало того что в тушенке было большое количество свиного жира, так еще на обертке была запечатлена довольная рожа весьма упитанной розовой хрюшки. Отойдя они посовещались, а затем их офицер с тоской в голосе от безысходности сообщил: «Командон, давай гушти хук. Но я есть не буду». Что ж, хозяин — барин. Выдали мы афганцам консервы и они пошли на свои позиции. Спустя минут двадцать этот афганский офицер вернулся и, подойдя ко мне, тихо попросил: «Командон, давай консерву гушти хук». Да, голод не тетка — мы его прекрасно понимали и тут же принесли тушенку и сухари. С благодарностью взяв это, афганец неожиданно попросил: «Разреши мне поесть в машине — чтобы мои солдаты не видели». Конечно, мы разрешили, да еще и дополнили ему «меню». Кстати, правоверному мусульманину Коран (первая глава — сура «Бакара» разрешает есть свинину, называемую «нечистой», в условиях угрозы голода). Что касается водки, то «соблазняя ако змий» мусульманина на то, чтобы «немножко выпить», я всегда приводил «железный» (но сомнительный) аргумент: Коран запрещает пить вино, а водку — не запрещает, потому что когда его писали — водки еще не было (в действительности запрещается употреблять алкоголь), но никогда не настаивал.
Когда у нас появлялось относительно свободное время, то Владимир Кузьмич, проявляя такт и терпение, всегда очень скрупулезно проводил разбор моих действий при проведении оперативных мероприятий, указывая мне на допущенные мною ошибки и упущения, тщательно формируя и «шлифуя» во мне оперативника. Особое внимание он уделял моему обучению искусству написания служебных оперативных документов. Это было целое таинство: после долгого «созревания» к написанию документа (а ему обязательно требовался психологический настрой) Кузьмич брался за бумагу (тогда мы писали документы в основном от руки). Либо же он предлагал мне печатать этот документ под диктовку. Это было целое искусство эпистолярного жанра — от используемых им литературных выражений и оборотов веяло классической культурой, можно сказать, «аристократизмом» русской речи. Слова вплетались в текст, как арабская вязь в восточный орнамент. На свет появлялся не только документ, но и целое литературное произведение, а я получал искреннее удовольствие от изложения его мыслей на бумаге. Видимо, с тех пор и у меня выработалась любовь излагать свои мысли изысканно (надеюсь, что не ошибаюсь), но лаконично, а когда это уместно, то с сарказмом и даже юмором. Впрочем, это с удовольствием читалось начальством, но не приветствовалось в делопроизводстве. Поэтому свои эпистолярные способности я применял при желании «повыделываться» при благоприятной ситуации и в хорошем настроении (у «оперов» такое тоже бывает). А еще начальники порой ругали меня: ты слишком много пишешь лишнего, но я считаю, что такие документы должны быть, ибо многие из них были приобщены в оперативные дела, которые легли в архивы со сроком хранения «Постоянно» (то есть «Вечно»). И, может быть, через несколько столетий наши потомки подымут их из архива и будут зачитываться ими.
Необходимо в допустимых пределах немного сказать о том, что представляла в то время советская пограничная разведка. Из всех советских спецслужб она наименее известна, хотя за всю 73-летнюю историю своего существования в ее рядах не было ни одного изменника Родины. В ее активе имеются многие выдающиеся, порой уникальные разведывательные операции, раскрывать которые я не вправе (да и осведомлен-то я о них лишь в мизерном объеме). С ней сотрудничали как минимум один глава иностранного государства и ряд известных политиков, государственных деятелей и военачальников, хотя среди коллег из других спецслужб, вследствие особенностей форм и методов ее разведдеятельности, бытует мнение, что она
