Глаза Фемиды - Аркадий Петрович Захаров

Пошли по глубоким снегам, оставив за спиной обжитую теплую юрту, богатый лабаз и занесенный снегом облас, к которым вернутся только к весне. Да вот вопрос: вернутся ли? И все ли вернутся? Тайга — дело темное, одним лесным богам известное, одним лешим ведомое, да чертям подвластное. Потому положил им Паша на пенек копеечку: пусть видят, что человек не жадный, может, удачу пришлют, зверя в ловушки загонят. За пушниной идет Няшин. Шибко нужна ему пушнина. Пушнина это деньги, а значит, боеприпасы, одежда, продукты, мука, соль и сахар, которых в тайге не сыщешь, как ни ищи. Если хочешь выжить — добудь пушнину. Тогда купишь и мотор и бензин, и добудешь много хорошей рыбы. Шибко нужна пушнина Няшину. Жениться ему пора, а бедному жениться нельзя: детей прокормить и одеть надо. Поэтому он не меньше Орлика налегает на лямку: «Вперед, к богатым угодьям!»

Колонтаец тоже тянет старательно. Хотя он и не знает куда и зачем идет. Но деваться ему все-равно больше некуда, да и надоело на одном месте. Впереди новые впечатления, новая жизнь — вдруг да хорошая. А пока тяжело и жить и тянуть по жизни свою лямку одинокого неудачника. Позади воз обид, разочарований и несправедливостей. Все позади. А что впереди? Тайга и снег, снег и тайга. И никакой перспективы на смену пейзажа. Тоскливо, однако. А вот Няшину эта суровая природа нравится больше, чем Москва. Может, он и прав, но по-своему. Однако Колонтайцу его мерки не нравятся. Колонтаец человек городской, даже в чем-то слабый. И, по сравнению с Пашей, невыносливый. Вот Паша, как взялся за лямку, так идет и идет и ни в одну ноздрю не дует, а Миронов, хотя ростиком Москвича и повыше, начинает сдавать и прослаблять лямку. Ему этого стыдно — отставать от Паши не хочется, он прибавляет шагу и от того выдыхается еще больше. Однако Паша этого как бы не замечает и отдыхать не собирается. Не говоря уж об Орлике: бежит, хвост помелом. А световой день уже на исходе и смеркается. «Далеко до избушки? — интересуется Антон. — До темноты успеем?» — «Не совсем далеко, — как бы огорчается Паша, — дым чую». — «Странно, — усомнился Антон, — и кто же нам избу топит?» «Вот и я думаю — кто? — растревожился Паша. — Плохой человек, однако. Спешить надо, до темноты успеть».

До темноты не успели, как ни выбивались из сил. Одному шайтану известно по каким приметам находил во тьме дорогу Москвич. Или он доверился Орлику, который в предвкушении близкой кормежки и теплой ночевки тянул не уставая на запах дымка. Небо выяснило, подмораживало и на бороде у Миронова наросли сосульки. Снег предостерегающе хрустел под ногами: ждите мороза, берегитесь стужи. Не дай бог, заночевать под открытым небом: погибель. Хотелось есть и мучила изжога. Ноги едва несли, когда открылась поляна, на которой еще недавно стояла Пашина родовая юрта. Теперь о ней напоминали лишь едва чадившие, еще теплые головни, да сохранившийся в отдалении лабаз. Глупый Орлик радостно затявкал: прибыли, кормите меня! Миронов бросил лямку и в изнеможении рухнул на нарту. Да уж, прибыли, нечего сказать. Лучше бы на прежнем месте оставаться. А Паша побежал к пепелищу. Он точно помнил, что, уходя, загасил чувал и выгреб золу. Как могло случиться, что оброненная искра тлела в юрте неделю, чтобы разгореться, как раз накануне его возвращения? Няшин недолго мучился догадками: возле избы и лабаза снег оказался изрыт и притоптан широкими гусеницами армейского вездехода. В одном месте явственно обозначились оттиски траков, подтеки масла, в другом обнаружились пустые бутылки из-под спирта, смятая пачка «Севера», окурки. Сквозь взломанную дверь лабаза было заметно, что непрошенные гости и там похозяйничали. Картина раскрывалась во всей своей неприглядности. На Пашину юрту наехали скорей всего геологоразведчики — сейсмики, решившие поразвлечься охотой. Погрелись, попили, пожрали запасы добытой Пашей лосятины, и, от неумения топить такой экзотический очаг, как чувал, по пьяни сожгли избушку со всем имуществом. После чего спокойно отправились дальше по маршруту, не побеспокоившись оставить охотнику хоть какую-нибудь компенсацию за нанесенный ущерб. И не задумались, как он теперь выживет в зимней тайге оставшись без топора, пилы, посуды и всех сгоревших вещей. Вдобавок, бродяги прихватили с собой из лабаза и остатки лосятины и два десятка беличьих шкурок. Чем совершили преступление, по остяцким меркам, еще более ужасное, чем случайный поджог.

«Шайтан их на нас наслал. Догоню — убью! — кипятился Паша, все порываясь немедленно бежать по следу гусениц. — Где увижу — там и убью! Я двух из этих шатунов узнал по окуркам — это те самые, которых мы осенью прогнали. Говорил мне отец — не оставляй подранков, чтобы шатунами не стали. Так я не послушался, пожалел, и вот — наказан. Шатунов убивать полагается», — не переставал причитать Паша. С трудом оговорил Колонтаец Москвича от погони. На пепелище, среди углей удалось отыскать большой медный чайник и чугунный котелок, которые от огня ничуть не пострадали и даже не закоптились, потому, что сроду не были чищены. Оттерев их от сажи снегом, Колонтаец поставил их на огонь, потому, что война — войной, а желудок своего просит. Благо, что заготовленные загодя, дрова от пожара в пирамиде не пострадали: ветер дул не в их сторону. «Пельменей много вари, — приказал Москвич Колонтайцу, — я злой сегодня, есть много буду. Сытому на морозе легче. И чай заваривай настоящий, с сахаром. Ночь впереди долгая: будем думать, как дальше жить».

Под сгоревшей избой земля прогрелась и еще не остыла, головешки местами слабо чадили. Прямо поверх золы друзья натаскали соснового лапника и настелили импровизированную перину. С наветренной от нее стороны, из заготовленных на дрова бревешек, соорудили подобие стенки. Теперь она стала отражать тепло костра прямо на постель и защищать ее от ветра. Если бы еще чем-нибудь укрыться, то спать можно с комфортом, как на печке. Но укрыться оказалось нечем. Значит, придется время от времени просыпаться и подправлять костер. А пока надо ужинать.

Орлик уже сожрал здоровенного мороженого язя, утолил голод и тайком подслушивает о чем беседуют его хозяева, поедая вкусные и недоступные ему пельмени.

«Отсюда мой промысловый путик начинается. Он трехдневный, от избушки, к избушке. Но эти избушки маленькие, ночевать одному можно, а жить нельзя: тесно и неудобно. И никаких припасов в них