На «Баунти» в Южные моря - Бенгт Даниельссон

Конечно, главным свидетелем должен был быть Блай, по его годом раньше отправили в новую экспедицию за саженцами на Таити, и он находился на другом конце света. Торопясь покарать виновных, адмиралтейство довольствовалось клятвенно заверенным письменным докладом Блая о мятеже и свидетельскими показаниями тех лоялистов, которые вместе со своим командиром проделали плавание на баркасе и к этому времени находились в Англии. Это были штурман Фраер, боцман Коул, канонир Пековер, плотник Перселл, слуга Блая Джон Смит и бывшие гардемарины, ныне лейтенанты Хейворд и Хеллет. Капитана Эдвардса и лейтенантов Корнера и Ларкина с «Пандоры» пригласили как дополнительных свидетелей, чтобы они рассказали о поимке мятежников на Таити.

Сначала зачитали доклад Блая о мятеже. Как и книга, изданная по его возвращении, доклад изобиловал неточностями. Блай по-прежнему решительно утверждал, что бунт был тщательно продуман и подготовлен заранее, а главной причиной мятежа явилось желание команды вернуться на Таити. Понятно, он ни словом не упомянул о случае с кокосовыми орехами накануне бунта и о прочих эпизодах, которые бросали тень на него. Правда, Блай, как и обещал, снимал всякую вину с Нормана, Коулмена, Макинтоша и Бирна, зато Моррисон и Хейвуд с ужасом услышали, что их он причисляет к мятежникам. Позднее Блай в одном месте назвал Моррисона «главным бунтовщиком после Крисчена и Черчилля, а может быть, даже их советчиком», а нерешительного Хейвуда охарактеризовал как «одного из зачинщиков мятежа». До конца жизни Блай был уверен, что Хейвуд, Стюарт и Моррисон входили в число мятежников; сохранившиеся письма показывают, как Блай огорчался и возмущался тем, что Крисчен, Хейвуд и Стюарт, которых он считал своими протеже, столь вероломно восстали против него!

На суде быстро выяснилось, что четверка, которую, как докладывал Блай, силой задержали на «Баунти», в самом деле неповинна. Из единодушных свидетельских показаний также вытекало, что другая четверка— Эллисон, Беркетт, Миллуорд и Маспретт — с оружием в руках активно участвовала в мятеже. Поэтому с самого начала внимание суда и публики сосредоточилось на том, чем занимались во время бунта остальные обвиняемые, то есть Моррисон и Хейвуд. Соответственно и мы проследим в первую очередь волнующую драму, в которой главные роли играли эти двое.

Первым свидетелем утром 12 сентября был штурман Фраер. Он рассказал о Блае много нелестного, упомянул о неоднократных жалобах Крисчена на «адскую жизнь». Естественно, это побудило суд спросить Фраера, что, по его мнению, подразумевал Крисчен.

— Постоянные выговоры и оскорбления, которым он подвергался со стороны Блая, — тотчас ответил Фраер.

И он поспешил поведать о том, как Блай накануне бунта обвинил Крисчена и гардемаринов в краже орехов. Это был первый публичный намек на то, что Крисчен и Блай не ладили друг с другом, однако суд интересовала лишь виновность присутствующих, и Фраера попросили сообщить, что ему известно о поведении Моррисона. Фраер рассказал, что встретил Моррисона у кормового люка и спросил, участвует ли он в мятеже, на что Моррисон ответил отрицательно. Уверившись в его лояльности, Фраер шепотом сказал ему, чтобы тот был наготове и помог отбить корабль. И будто бы Моррисон, к великому удивлению Фраера, сказал:

— Спускайтесь в свою каюту, сэр, уже поздно.

Когда настал черед подсудимых задавать вопросы свидетелю обвинения, Моррисон стал добиваться от Фраера уточнений. Фраер повторил, что Моррисон посоветовал ему идти в свою каюту, так как все равно поздно что-либо предпринимать. Моррисон спросил, не помнит ли Фраер его дальнейших слов: «Я постараюсь собрать несколько надежных людей и отбить корабль»? Фраер решительно ответил: «Нет». Тогда Моррисон задал следующий вопрос:

— Вы наблюдали что-нибудь в моем поведении в тот день, что позволило бы вам считать меня участником мятежа?

— Я видел его только в тот раз, о котором говорил, — объяснил Фраер. — При этом он держал себя так, что я решил предложить ему быть наготове. Он показался мне дружественно настроенным, поэтому меня удивил его ответ. Я не ждал от него такого, но может быть, он сказал так, боясь мятежников, кто его знает.

Суд попытался добиться более вразумительного объяснения:

— Можно ли призыв Моррисона к вам оставаться в своей каюте объяснить похвальной тревогой, как бы ваше сопротивление в этот миг не помешало выступить позднее, когда будет больше надежд на успех?

— Возможно, — согласился Фраер. — Если бы я остался на борту, я прежде всего поделился бы своими планами с ним, ведь на всем протяжении плавания он держался хорошо.

Суд. Он говорил с вами угрожающе или тоном советчика?

Фраер. Тоном советчика.

Суд. Кто-нибудь принуждал Моррисона крепить тали к баркасу?

Фраер. Нет.

Суд. Вы видели, чтобы Моррисон предпринимал что-либо кроме того, о чем вы сейчас рассказали, с той минуты, как вас арестовали, и до того, как лодка отчалила от судна?

Фраер. Нет.

Суд. Считаете ли вы, что, спуская на воду баркас, он помогал мятежникам или же это увеличивало надежды капитана Блая на спасение?

Фраер. Это увеличивало надежды капитана Блая на спасение.

Благодаря вмешательству суда невыгодное впечатление, которое создал было своими показаниями Фраер, рассеялось, хотя и оставалось ощущение, что Моррисон что-то скрывает.

О Хейвуде Фраер сказал, что вообще не видел его во время мятежа. Следующий свидетель обвинения, Коул, также не мог сказать ничего предосудительного о Хейвуде. Скорее, напротив: в начале мятежа он видел Хейвуда лежащим на койке, что прямо опровергало слова Блая, будто Хейвуд был одним из главных зачинщиков. Правда, несколько позже он видел, как Хейвуд, помогал спускать на воду лодку, но Коул считал, что Хейвуд, как и многие другие, поступил так лишь потому, что хотел уйти вместе с Блаем. Коул припомнил даже, что Хейвуд сразу после этого спустился по трапу вниз и Черчилль крикнул кому-то из мятежников: «Не выпускай их оттуда». По мнению Коула, под «ними» Черчилль подразумевал гардемаринов Хейвуда и Стюарта (так оно и было).

Словом, Хейвуд мог быть доволен исходом первого дня процесса.

О поведении Моррисона Коул ничего не мог сказать. Поэтому на следующий день, 13 сентября, Моррисон спросил Коула, не помнит ли тот состоявшийся между ними разговор. Дескать, он спросил Коула, своего непосредственного начальника, что же делать, а Коул будто бы ответил: «Ей-богу, Джемс, не знаю, только помоги спустить катер». Моррисон считал, что поступил правильно, выполнив это распоряжение. Далее он спросил Коула: