Повседневная жизнь Льва Толстого в Ясной поляне - Нина Никитина

В заключение вечера Сулержицкий решил сплясать. «Как он плясал! Как хорошо пел! Замечательный артист, — вспоминал писатель. — Как он шутил! Только он один мог представить, как поет фонограф». Все присутствовавшие хохотали до слез. Потом «Сулер» стал петь русские и цыганские песни.

Впоследствии Мейерхольд рассказывал о своей беседе с Толстым. «Лев Николаевич задал мне вопрос: "Много ли вы читаете?" Я обалдел — вот вопрос, по-видимому, нужно сказать "много". Так он же меня поймает. Нет, думаю, уж лучше брякну истину и говорю: "Мало". А он говорит: "Вот и правильно. Самое ужасное, когда человек много читает и при этом теряет себя. Он становится вроде кладезя чужих знаний, а своего ума нет"».

Не раз приезжал в Ясную Поляну Николай Николаевич Страхов. «Странный человек Страхов!» — говорил Толстой. Есть такие деревья, которые не имеют середины: она вся выедена. Также и Страхов — в нем вся «середина» «выедена» наукой и философией. Несмотря на

*го, Лев Николаевич неоднократно прибегал к услугам замечательного философа, порой спрашивая его и о твоих недостатках. Николай Николаевич Страхов ответил: «Вы у меня спрашиваете о ваших недостатках, в самом деле, я их вижу, но вместе вижу, что ведь это и ваши достоинства, так что я теряю всякую охоту вас упрекать. Когда, бывало, вы при мне спорите и сыплете парадоксы и крайности (как это было целый день с Петром Федоровичем Самариным), мне бывало ужасно досадно за вас… Ваш главный недостаток в том, что вы живете чувством настоящего дня, все, все вы готовы отвергнуть, кроме этого чувства, и вы забываете то, чем прежде жили с таким же увлечением… Кто не с нами, тот против I iac — это правда. Но еще не значит: мы против всякого, кто не с нами. Я больше всего осуждаю вас: за забвение, ia то, что вы забываете прежнюю жизнь своей души». Вот такой взаимообмен мыслями происходил между двумя замечательными людьми.

И. С. Тургенев приезжал в яснополянскую усадьбу четыре раза: в августе и сентябре 1878 года, 2 мая 1880 года и в конце августа 1888 года. Домочадцам Толстого он представлялся великаном. Несмотря на свои 60 лет, он был бодр и подвижен. Около яснополянского дома стояли самодельные качели — длинная доска на перекладине. Подобные качели англичане называют «си- со». Однажды Толстой и Тургенев, встав на концы доски, начали качаться и подпрыгивать, чем уморили всех от смеха. Так беззаботно Тургенев проводил свои дни в Ясной Поляне. Он рассказывал Толстому о купленной им вилле Бужеваль под Парижем, про ее удобства, про прелестную оранжерею, которая обошлась ему в 10 тысяч франков. «Отчего вы не курите? — спросил Тургенева Толстой. — Вы ведь прежде курили». «Да, — ответил Иван Сергеевич, — но в Париже есть две хорошенькие барышни, которые мне объявили, что если от меня будет пахнуть табаком, то они не позволят пх целовать, и я бросил курить». Сам же Лев Николаевич в это время продолжал курить, но сократил количество папирос до 12 в день. Но когда горячился, всегда выкуривал по лишней папироске, чтобы, как он выражался, «отдохнуть».

Между Толстым и Тургеневым часто возникали споры, из-за чего они часто опаздывали к обеду. Хозяйка беспокоилась, что заказанные Иваном Сергеевичем к обеду манный суп с укропом, пироги из риса и курицы, каша гречневая остынут, и отправлялась искать спорщиков в лес Чепыж К спорщикам обычно присоединялся князь С. С. Урусов, друг Толстого, славившийся своей эрудицией. Однажды Урусов что-то энергично доказывал Ивану Сергеевичу, сидя за чайным столом в зале яснополянского дома. Он вошел в такой раж, что соскользнул со стула, на котором раскачивался, и продолжал, уже сидя под столом, вести дискуссию под общий дружный смех. Тургенев при этом заметно нервничал, называя князя вместо Урусова Трубецким, и под конец был вынужден сдаться: «Ах, этот Трубецкой меня совсем измучил, свел с ума своими доводами».

В последние годы Тургенев ничего не писал, объясняя это просто: «Не могу». Софья Андреевна допытывалась у него: что нужно для того, чтобы он стал снова писать?

— Нас тут никто не слышит? — шутя и шепотом спросил у нее писатель. Получив утвердительный ответ, продолжил: — Чтобы писать, нужна тряска, любовная лихорадка. Чтобы писать, необходимо влюбиться, а я теперь стар для этого.

— Ну, влюбитесь хоть в меня, — пошутила Софья Андреевна. — Начните писать!

— Не могу. Все кончено, — с грустью ответил Тургенев.

Приезжал к Толстому и знаменитый критик В. В. Стасов, который произвел огромное впечатление на всех яснополянцев, заскучавших от однообразной деревенской жизни. В то время ему было 56 лет, а он все еще оставался пылким, громким, пафосным, больше напоминавшим юношу, нежели пожилого человека. Он много говорил с Львом Николаевичем об искусстве, о его рукописях, о их передаче в Публичную библиотеку. Но к радости Софьи Андреевны, торопясь в Петербург, он позабыл рукописи на рояле в яснополянском зале.

В Ясной Поляне не раз вспоминали Ивана Николаевича Крамского, который приезжал в усадьбу вместе с

Коровиным по заданию Третьякова с целью написать портрет Льва Николаевича. Толстой упорно отказывался позировать. Наконец согласился, поставив условия, что художник напишет два портрета и право выбора будет за Львом Николаевичем. Софье Андреевне приятно было созерцать двух творцов — одного за написанием романа, другого — за созданием портрета: «Лица серьезные, сосредоточенные, оба художника настоящие, большой величины». Портреты были закончены быстро в «две-три недели». Крамской начал писать сначала глаза Толстого. С натуры успел написать голову и руки. Торс был выписан по памяти: Лев Николаевич уехал охотиться, а потому позировать наотрез отказался. Крамскому пришлось набивать серую толстовскую блузу каким-то бельем и сажать безголовое чучело в качестве модели на стул. «Милый, простой и умный» Крамской тем не менее не поддавался на уговоры Льва Николаевича перейти из «петербургской» в крещеную веру. Они говорили о Ренессансе, о Рафаэле, об искусстве в целом. Кстати, Крамской послужил прообразом художника Михайлова в романе «Анна Каренина».

Однажды в Ясную Поляну пришел таинственный старец. «Явился к нам старик 70-ти лет, швед, живший 30 лет в Америке, побывавший в Китае, в Индии, в Японии. Длинные волосы желто-серые, такая же борода, маленький ростом, огромная шляпа; оборванный, немного на меня похож; проповедник жизни по закону природы. Прекрасно говорит по-английски и очень умен, оригинален и интересен. Хочет жить где-нибудь (он был в Ясной Поляне) и научить людей, как можно прокормить десять человек одному с 400 сажен земли без рабочего скота, одной лопатой… Копает сам под картофель и проповедует… Он вегетарианец без молока и яиц, предпочитает все сырое. Ходит босой, спит на полу, подкладывая под голову бутылку… Самовар называет идолом. Про него говорят, что он антихрист, он обещает прокормить 20 человек, но с уговором, чтобы ему душу продать», — записал Лев Николаевич в 1892 году. Идеалом этого шведа было здоровье. Нравствен- 11ых идеалов у него не было. Софья Андреевна «чувство

вала в нем что-то грубое, животное». Когда-то он был богат, потом заскучал, болел. И понял, что главное в жизни — простота. Мог весь день пролежать на земле, словно корова, и съесть много травы. «Покопается немного лопатой, придет в кухню и там лежит, — рассказывала Софья Андреевна. — Видела с ним много горя. Он поселился у нас, как он говорил, навсегда… Рябой, страшный, воображал себя красавцем и просил Таню (дочь. — Я. Я) написать его портрет…» Лев Николаевич подсмеивался над странным гостем и ничего не предпринимал. Софья Андреевна, напротив, приняла самые энергичные меры по его выдворению из Ясной Поляны. Она заявила, что, если он не уйдет добровольно, она попросит губернатора выслать его с помощью полиции. Испугавшись, швед покинул усадьбу. Писатель же сделал себе следующую пометку: «Явился швед, Бунде Авраам. Мол тень… Минус чуткость» (выделено мной. — Я. Я). По всей видимости, Толстой считал его своим двойником.

У толстовской славы была оборотная сторона — это осаждающие визитеры, просители, поклонники и поклонницы. Хорошо известен круг постоянных гостей, друзей, родственников Толстого, игравших важную роль в жизни писателя. Но его окружение складывалось не только из этих людей, его собратьев по перу, знаменитых персон, но и из незнакомых, желавших увидеться с Толстым. И если пушкинское окружение составляет около 2500 современников, то толстовское во много раз больше. Поклонникам и почитателям писателя несть числа. Многие были просто одержимы горячим желанием прикоснуться к культовой фигуре, насладиться созерцанием человека-Бога. Софья Андреевна, невольно став «заложницей» популярности мужа, строго регламентировала приемы непрошеных визитеров. Она старалась оградить его от натиска праздно любопытствующей толпы, от стихийного потока, прорывающего подчас все «плотины».