Рядом с нами - Семен Нариньяни

— А своему ребенку вы тоже даете все, что он требует?

Завмаг засопел, покраснел, и вместо него ответил продавец:

— Свой не в счет.

Нет, в счет! Советский человек должен радеть о правильном воспитании как своего, так и чужого ребенка. Соблазнов вокруг много. В том же самом «Гастрономе» любой подросток может без всяких помех купить не только вино, но и папиросы. Выбор здесь большой. Есть деньги — бери пачку, мало денег — покупай штучные. И вот маленький человечишка, не умеющий еще навести порядок под собственным носом, тянется к прохожему:

— Дяденька, дай прикурить!

И дяденька делится огоньком, часто даже не поворачивая головы к просящему, не думая о нем.

— Угощайся, разве мне жалко?

А жалеть надо. Не спичку жалеть, а мальчишку, ибо кому-кому, а курильщику-то ведь хорошо известно, какое пагубное влияние оказывает никотин на неокрепший детский организм. Но дело не только в никотине.

Попробуйте как-нибудь вечером пойти со своим сыном или дочкой в кино, скажем, на такой безобидный фильм, как «Конек-горбунок». Вас не пустят. Билетерша извинится и скажет:

— Приходите завтра днем.

— Почему?

— Приказ горсовета.

Есть такой приказ, который делит сутки на две части: день — детям, вечер — взрослым. Правильное деление. Детям нечего смотреть фильмы, которые предназначены для взрослых. Этот приказ делал большое и доброе дело до тех пор, пока днем демонстрировались фильмы по специально утвержденной программе. Но вот с недавних пор некоторые директора кинотеатров явно в коммерческих целях начали крутить днем «боевики», никак не рассчитанные на детскую аудиторию.

На днях я был на одном таком сеансе в кинотеатре «Колизей». Время каникулярное, зал полон школьников, а на экране «Риголетто» — заграничный фильм, смакующий амурные похождения оперного герцога. В опере есть хотя бы музыка Верди, а здесь ничего, кроме пошлости. Я спросил билетершу, почему она пустила в зал детей.

— А днем это не запрещается, — ответила билетерша.

Подошел директор кинотеатра и вместо того, чтобы сделать замечание билетерше, сделал его мне:

— Воспитывайте своего собственного сына, а о чужих, гражданин, не печальтесь.

Воспитывать нужно не только своего сына, как думает директор кинотеатра. За правильное воспитание детей морально отвечает каждый из нас, и кто бы ты ни был и где бы ты ни был — на улице, в трамвае, в кино, в магазине, — дети должны всегда видеть и уважать в тебе строгого и любящего старшего. А роль старшего определяется не только родственными признаками.

Плох тот отец, который дома читает сыну проповеди о вреде табака, а на улице прикуривает папиросу от одной спички со школьником.

1948 г.

МЯГКИЙ ЗНАК

Весь этот год Григорий Рыбасов работал комсоргом химического комбината, весь год райком числил его одним из лучших своих активистов. И вдруг на лучшего поступила жалоба. Несколько комсомольцев аппаратного цеха в коротком письме в редакцию сильно раскритиковали своего комсорга. За что? Может быть, Рыбасов был сух в разговоре с этими комсомольцами, излишне требователен к ним? В том-то и дело, что нет. Авторы письма жаловались не на строгость своего комсорга, а на его излишнюю доброту.

Обвинение, предъявленное Рыбасову, было столь необычного свойства, что мы решили посоветоваться с местной организацией.

Междугородная телефонная станция приняла заказ редакции, и уже через пять минут мы услышали на другом конце провода далекий голос секретаря райкома комсомола.

— Кого критиковать, Рыбасова? А стоит ли? — спрашивал секретарь, стараясь вызволить своего комсорга из беды. — Парень он смирный, не пьет, не курит…

— Что, что?

— Не пьет, — повторил наш собеседник и для большей убедительности стал диктовать по буквам: — Николай, Елена, Павел, мягкий знак…

В этом месте секретарь райкома, по-видимому, понял, что говорит не то, что нужно, смущенно закашлял и замолчал.

Это молчание только подхлестнуло наше любопытство, и мы решили посмотреть, как выглядит активист, о котором нельзя сказать ничего хорошего, кроме того, что он смирный и некурящий.

Три часа езды в вагоне пригородного поезда — и вот мы сидим с Григорием Рыбасовым в его собственном кабинете. Кабинет чистенький. Стол, стулья, половички — все это аккуратно стоит и лежит на своих местах. А за столом — такой же чистенький и аккуратный молодой человек. Движения у него ровные, спокойные. Прежде чем подписать протокол, он тщательно разглядывает на свет перо, осторожно макает его в чернильницу, затем для пробы раза три проводит этим пером по специально приготовленному клочку бумаги и, только убедившись, что все в порядке, ставит свою подпись.

С людьми Григорий Рыбасов беседовал точно так же: ровно, осмотрительно, без клякс и помарок. С кем бы ни говорил Рыбасов и о чем бы он ни говорил, его голос всегда держался только на среднем регистре. Ни разу он не вспылит, ни разу не наморщит лоб.

В первый день приезда мне казалось, что это от характера, а вот ко дню отъезда я уже знал твердо, что средний регистр определялся не только характером.

— Видишь, я бы рад помочь, да боюсь начальника цеха, он будет против, — говорил комсорг пришедшей к нему девушке.

И для того, чтобы у девушки не оставалась никакого сомнения в его добрых намерениях, комсорг тут же соединялся по телефону с этим начальником и говорил ему:

— Михаил Егорович, не назначайте, пожалуйста, Клашу Кустылкину во вторую смену. У нее заболела бабка.

Комсорг уговаривал начальника цеха, хотя ему хорошо было известно, что Кустылкина попросила перевести ее в другую смену вовсе не из-за больной бабки, а из-за директора клуба, назначившего на этой неделе три танцевальных вечера, на которых Клаше очень хотелось побывать.

Зашел в комитет Митя Халбеков поговорить насчет получения простыней. Комсорг и Мите сказал:

— Я — за!

— То есть как "за"?

Я уже слышал про этого Митю. Он был из той самой тройки «мушкетеров», которые жили в голубеньком доме с мезонином, отведенном еще десять лет назад под интернат заводских учеников. «Мушкетеры» в свое время тоже были учениками. Но это было давно. Их товарищи еще в сороковом году перешли на общие квартиры, а вот эта тройка каким-то образом застряла на детской половине. Жили «мушкетеры» на всем готовом: о дровах не думали, постельное белье не стирали, полы не подметали. Парни вытянулись под потолок, обзавелись модными усиками. Митя Халбеков уже второй год выплачивал алименты, а школьные няни по старой памяти все еще продолжали ухаживать за ним, как за неразумным дитятей.

Но вот в школу ФЗО назначили нового директора. Новый посмотрел на усатых постояльцев и сказал:

— Хватит, я против таких соседей.

И вот когда к голубенькому дому подъехал грузовик, чтобы перевезти вещи «мушкетеров» на новую квартиру, выяснилось, что перевозить, собственно, нечего. Восемь лет ребята вели уже самостоятельный образ жизни, а в личном хозяйстве у них не было до сего времени ни стола, ни стула, ни чашек, ни ложек.

— Да вы из чего же пить-есть собираетесь? — спросил новый директор.

— Из казенного.

— А женитесь, тогда как?

— Жена с собой принесет, — ответил Митя.

Новый директор только широко развел руками от удивления, но он не был злым человеком, этот директор. Он пожалел «мушкетеров» и одолжил им впредь до обзаведения самое необходимое: койки, матрацы, табуретки. А «мушкетеры» вместо того, чтобы поблагодарить за это школу, потребовали себе в подарок простыни, наволочки, пододеяльники, занавеси.

— Нет, дудки! — сказал директор. — Я против таких подарков. Деньги вы зарабатываете сейчас не маленькие, пойдите да купите себе и простыни и наволочки.

Но вместо того, чтобы пойти в магазин, «мушкетеры» отправились к Рыбасову.

— Чем черт не шутит, может, клюнет!

И клюнуло. Рыбасов, как всегда, сказал:

— Я — за!

Комсорг химического комбината был в душе, конечно, не «за», а «против». Но этот комсорг взял почему-то себе в привычку никогда и ни в чем не отказывать своим просителям. А в тех случаях, когда выполнить просьбу все же было нельзя, то Рыбасов не сам говорил «нет», а посылал ребят к начальнику цеха.

— Я бы рад помочь, да администрация против.

Если бы Рыбасов был не комсоргом, а начальником цеха, он сослался бы на директора завода; назначили бы его директором, он спрятался бы за спину министра.

Рыбасов вел себя в комсомольском комитете, как плохой адвокат. Он хотел всегда и при всех обстоятельствах выглядеть добрым и хорошим человеком. Поэтому-то он и разговаривал с каждым вполголоса. Но он не был ни добрым, ни хорошим, этот «добряк» за чужой счет. И как он ни старался, ему так и не удалось завоевать любовь у молодежи. Даже такие легкомысленные ребята, как «мушкетеры», и те не принимали Григория Рыбасова всерьез.